Книга Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь - Варлен Стронгин

Годы войны застали Аксенова в Киеве, где он со Слоновым служил во 2-м городском театре.

В годы революции работал в антрепризе Сагайдачного во Владикавказе, а затем в Новочеркасске и Минеральных Водах и наконец 20-й и 21-й годы вновь во Владикавказе.

На своем сценическом пути Аксенов был отмечен много раз, и рецензенты многих городов называли его игру тонкой и выразительной. За «Детей Ванюшина» он был назван сердечным артистом. Иоанна в «Грозном» Аксенов впервые играл в Уфе. О нем писали, что Иоанна он играет с честью. Критик Николаев в Киеве отмечал его чуждую подчеркиваний игру, говорил о его строгой выдержанности. Яркий отзыв получил Аксенов, играя в «Чужих» Потапенко. О нем писали, что своей игрой он заставил остальных актеров исчезнуть со сцены. Для того чтобы достичь этого, нужно было много сделать.

И здесь, во Владикавказе, в этом сезоне мы могли проверить тонкость и глубину понимания, которые проявит Аксенов, дав мастерски сделанный образ Иоанна.

У Аксенова в прошлом очень многое. Долгая трудная работа, вереница продуманных и мастерски обработанных драматических образов… А в настоящем все та же работа, снова работа и неизменная настоящая служба русской сцене и верная ей любовь.

В «Гаудеамусе», который идет юбилейным спектаклем 19 мая, Аксенов играет Онуфрия. Студента, верного традиции университета, играет верный сцене, отдавший ей 35 лет старый актер.

Михаил Булгаков».

Видя, что Михаил в третий раз переписывает рецензию, Тася удивилась его вниманию к этому актеру.

– Ведь вы, кажется, никогда не встречались раньше, не были друзьями? А ты стараешься из рецензии на Аксенова сделать едва ли не шедевр!

– Он заслужил большего, – произнес Миша, – после смерти писателя остаются его книги, он живет в своих произведениях, а актер – только при жизни, на сцене, и потом о нем постепенно, но довольно скоро забывают. Пусть об Аксенове останется моя рецензия, может, прочитав ее через много лет, кто-нибудь помянет добрым словом этого великого актера и трудягу.

В том же номере газеты, где был очерк об Аксенове, опять огрызнулся на Михаила Булгакова Вокс в заметке «Теревсат»: «Будет лишним детально остановиться на программе, достаточно упомянуть, что в начале вечера после «Интернационала» вышел «модный» литератор со словами-пустышками о целях театра революционной сатиры».

– Надоел мне этот пасквилянт, – помрачнел Михаил. – Тася, будь добра, составь список всех его пасквилей обо мне. Возьми подшивку газет…

– Мне несложно это сделать, Миша, – сказала Тася, – но зачем? Мы скоро уедем отсюда. И все забудется. Если ты так серьезно реагируешь на проделки этого ничтожества, то выдержишь ли, если за тебя возьмутся более маститые литераторы? В твоем творчестве есть что-то особенное, что будет раздражать их, как и Вокса. Не хочу перехваливать тебя, но ростки таланта проглядывают в каждом твоем произведении, даже самом маленьком. Ты не идешь в ногу с серостью, не подпеваешь власти, ты всегда будешь для них чужим человеком и в результате гонимым.

Михаил покраснел от смущения и обнял Тасю за плечи:

– В тебе говорит любовь ко мне. Ты идеализируешь меня, Тася. Я люблю работать, для меня самое интересное добраться до смысла события, до причины того или иного поступка героя. Так поступали Бунин, Гоголь, Буссенар, Чехов, Толстой… В их произведениях я чувствую неодолимое желание – проникнуть в глубину жизни.

– Я была на лекции поэта Рюрика Ивнева. Он говорил о переломе в творчестве Маяковского, Блока… В цели пролетарской литературы совсем не входит то, к чему ты стремишься. В ней все заранее определено: какой герой – наш и какой – враг, что и кого надо возвеличивать и что выжигать пламенем революции. Я боюсь, что ты сразу противопоставишь свое творчество их творениям. Вот что будет тогда… Вокс покажется тебе недостойной внимания мелочью. Впрочем, если ты желаешь…

– Ты права, Тася, не стоит он наших нервов, хотя достаточно потрепал их. Просто я не знаю, когда мы уедем из Владикавказа и куда.

– Куда? – прижавшись к Михаилу, прошептала Тася.

– Наверное, за границу, но не уверен, – неожиданно для нее изрек Михаил, – я знаю эту жизнь, русский язык, здесь я всегда в гуще жизни, даже когда мне плохо. Я вижу людей, их образы вырастают в моем сознании, обрастая деталями, характерными словечками, жестами. А там… Все для меня в туманной дымке. Здесь мы пока что не умираем с голода. И удастся ли нам добраться до Парижа или Берлина, где собралась русская интеллигенция, есть для кого писать. Я слышал, что закрывают театр. В Горском институте должность моя общественная. Гонорар из газеты… Но он в любой момент может прекратиться.

Оба они в этот момент не знали, что происходят события, после которых Михаила перестанут печатать вообще где-либо. Герой его очерка, артист Аксенов, которого он восхвалял, угодил на месяц в кутузку за участие в карточной игре на деньги. Решил развлечься после юбилея игрой в карты. Коллегия Особого отдела Десятой Армии от 7 июня 1921 года постановила: «Аксенова Сергея Павловича, 53 лет, за устройство картежной игры в своей квартире, а также пьянство заключить во Владикавказскую тюрьму сроком на 1 месяц. Проигранные им золотые часы, а также кольцо с бриллиантом конфисковать в пользу республики».

Пришедшее Булгакову письмо от Покровского с приглашением приехать в Тифлис в книге Гиреева выглядит как версия довольно правдоподобная. По версии, Покровский приглашает Булгакова в дорогу и будет рад иметь такого спутника, как он: «Думаю, что в ближайшем будущем встретитесь с вашими братьями…» Ни слова о Тасе. Сомнительно, что было такое письмо. Позднее Татьяна Николаевна расскажет: «Оставаться больше было нельзя. Владикавказ же маленький городишко, там каждый каждого знает. Про Булгакова говорили: «Вон белый идет!» Я раз стою около театра, денщик наш бывший подходит:

– Здравствуйте, барыня!

– Ты что, с ума сошел? Какая я тебе барыня?

– А кто же вы теперь будете? Муж-то ваш – доктор!

– Доктор. Вот в театре для вас выступает. А вы в цирк норовите. Не называйте меня больше барыней.

– Как же вас называть теперь?

– Татьяна Николаевна.

В общем, если бы там еще оставались, нас бы уже не было. Ни меня, ни его. Нас бы расстреляли. Тут и начальника милиции арестовали, где я раньше работала. Он тоже оказался контрреволюционером. Ну и надо было сматываться».

Решиться на отъезд из родной страны, тем более для писателя, дело сложное и волнительное, отчего кругом идет голова. В рассказе «Бежать, бежать!..» есть такие строчки: «…Вперед. К морю. Через море, и море, и Францию – сушу – в Париж!

…Косой дождь сек лицо, и, ежась в шинелишке, я бежал переулками в последний раз – домой…» (Подтверждение слов Мальсаговой о том, что Булгаков ходил по Владикавказу в форме военного врача.)

Через десятки лет Татьяна Николаевна скажет в интервью: «…Театр закрылся, артисты разъехались, Подотдел искусств расформировали. Слезкин из Владикавказа уехал. И делать было нечего. Михаил поехал в Тифлис – ставить пьесу, вообще разведать почву. Потом приехала я. В постановке пьесы ему отказали, печатать его тоже не стали. (Революционная меньшевистская власть мало чем отличалась от большевистской. – B. C. ) Ничего не выходило… Мы продали обручальные кольца – сначала он свое, потом я. Кольца были необычные, очень хорошие, он заказывал их в свое время у Маршака – это была лучшая ювелирная лавка. Они были не дутые, а прямые, и на внутренней стороне моего кольца было выгравировано: «Татьяна Булгакова…»