Книга Куклу зовут Рейзл - Владимир Матлин

Кострищев взошёл на трибуну.

— Что здесь происходит? — спросил он суровым партийным голосом, и все почувствовали, кто здесь главный. — Прошкиной в этой ситуации следовало проявить больше политической принципиальности, но нет: лезет защищать своего хахаля… Это типичная политическая беспринципность, когда свои мелкие интересы ставят выше государственных. Да, речь идет о государственных интересах, товарищи. Сегодня, в связи с болезнью нашего дорогого Иосифа Виссарионовича, нужно быть повышенно бдительными, потому что сейчас особенно возможны вылазки врагов всех мастей. А что мы здесь видим? Очевидный скрывающийся сионист, который обманывает государство, притворяется и прячется. Типичный политический двурушник. А нам здесь говорят, что он хороший комсомолец, потому что ездил на картошку. Просто ерунда, безответственный детский сад! Между прочим, сегодняшнее собрание покажет, насколько каждый из нас политически принципиален. Те, кто не понимают опасности таких людей, как Рабочев, просто не понимают ленинско-сталинской партийной линии. С ними нужно разбираться отдельно.

Угроза прозвучала достаточно выразительно, но и после неё нашлись ребята, выступившие в защиту Рабочева. Он ничего плохого не сделал, недоумевали они, никого не обманул, за что его исключать? Кострищев пустил в ход тяжёлую артиллерию. Один за другим выступили все семь членов курсового комитета, принявшего решение об исключении Рабочева. Они разъясняли, убеждали, давили, угрожали.

Последним дали слово Васе. Он поднялся на трибуну бледный, небритый, с дрожащими руками и сдавленным, еле слышным голосом говорил что-то о том, как он предан родине и лично товарищу Сталину и какой трагедией для него было бы потерять членство в комсомоле. Под конец он заплакал и, не закончив выступления, сошёл с трибуны при общем молчании.

Собрание длилось около четырёх часов, и, когда перешли к голосованию, пересчитывать пришлось несколько раз. В конце концов было объявлено, что решение комитета об исключении из комсомола Василия Рабочева утверждено большинством в одиннадцать голосов. Валентина потом говорила, что, если бы считали честно, результат был бы другим.

Так в понедельник 2 марта 1953 года Рабочев был исключён из комсомола и через день отчислен из института. В 1956 году, когда его отца реабилитировали посмертно, Васе предложили подать заявление о восстановлении. Но Вася отказался: он уже был другим человеком…

7

Койка-дни

На третий день пребывания в больнице Джино запросился домой. Чего ради торчать в палате, если он совершенно здоров? Ну несколько ссадин и синяков, сотрясение мозга легкой степени, уже всё прошло. Врач на утреннем обходе мялся, не сказал ни да, ни нет, а во второй половине дня неожиданно появилась в палате Берта.

— Чего тебе не сидится? Куда ты спешишь? — заговорила она чуть ли не с порога.

— А чего мне здесь сидеть, я здоров.

Она присела на край кровати и, наклонившись к его уху, прошептала сквозь заклеенную пластырем губу:

— Нам сейчас очень важны койка-дни, понимаешь? Ну сколько людей сколько дней провели в больнице. Мы возбуждаем дело о незаконных действиях национальной гвардии, зверски избившей мирную демонстрацию студентов. Пресса на нашей стороне. Понимаешь?

— Понимаю. — Джино недовольно посопел, поворочался. — Скучно здесь. И курить хочется, а не разрешают.

— Ничего, потерпи, — жестко сказала Берта. — На демонстрации держался молодцом, а здесь нюни распустил… Я поговорю с врачом, чтоб тебя отпускали покурить.

И правда: вскоре после её ухода появилась медсестра и сказала, что Джино может при желании выходить из палаты покурить. Специальная комната для курения находится на первом этаже, справа от главного входа.

Джино обрадовался, но тут же вспомнил, что у него нет сигарет, забрали вместе с одеждой при поступлении в больницу. Что же делать? Он решил идти в курилку, авось там удастся стрельнуть у кого-нибудь.

В курилке сидел всего один человек — весь обвязанный, перебинтованный и в корсете, рядом с ним лежали костыли.

— Эй, парень, одолжи сигаретку, — подкатился к нему Джино, — у меня в приёмном покое всё забрали.

Человек с трудом, всем телом, повернулся, и Джино обомлел, узнав в нём высокого гвардейца. Того самого…

Онемев от неожиданности, они некоторое время смотрели друг на друга. Потом гвардеец мрачно усмехнулся:

— Это я тебя так отделал?

— Ничего страшного, уже почти всё зажило, — сказал Джино примирительно.

— Да палка-то была не тяжёлая, я ведь соображаю, что делаю. Это вот ваши… — Он безнадежно махнул рукой.

— Что — плохо?

— Уж чего хорошего… Какая-то тварь сзади саданула меня кирпичом по хребту, я упал. Так они с меня, лежачего, сорвали шлем и так отдубасили… Доктора не знают, смогу ли работать. А у меня семья, трое маленьких… Да ты бери сигарету, не стесняйся, бери больше, мне жена ещё принесёт.

Джино прикурил, и они молча дымили несколько минут.

— Ну ты достал меня этим лозунгом, — прервал молчание гвардеец. — Ах, думаю, говнюк, от имени пролетариата заговорил. А ты хоть один день в жизни работал? Я же с тринадцати лет вкалываю, на жизнь зарабатываю своими руками, семью кормлю, а ты тут в университетах на деньги родителей… И ещё недоволен, диктатуру пролетариата ему подавай.

Джино понимал, что тот говорит ерунду, но как возражать человеку в таком положении?.. Он помолчал и осторожно спросил:

— В случае чего… ну, в смысле нетрудоспособности… пособие тебе выплачивать будут?

Собеседник тяжело вздохнул:

— Будут, наверное, но ведь на это прожить трудно. Нет уж, я на карачках, а работать должен. В прошлом году свою мастерскую открыл, ремонт автомобилей. До прошлого года работал у других, но вот подкопил деньжат и открыл. У меня еще четверо ребят работают. Так что теперь я, рассуждая по-вашему, капиталист и эксплуататор чужого труда.

Он желчно рассмеялся.

— Ты говоришь о том, чего не понимаешь, — осмелел Джино. — Мы вовсе не против таких людей, как ты или твои рабочие. Наоборот, мы хотим, чтобы делами в стране управляли такие вот люди. Тогда бы не было ни войны, ни бедности.

— Ну ты, парень, хватанул… Зачем я буду страной управлять? Я в этих делах не смыслю. Есть люди, специально подготовленные, вот пусть они и управляют, а если эти не справляются, мы выберем других. У нас демократия. А насчёт бедности… Я скажу тебе одно: кто хочет работать, тот бедным не будет.

— Неправда! — возбуждённо затараторил Джино. — Есть в стране люди — работают полный день, а прожить не могут.

— Я таких не встречал. Разве что пьяницы какие-нибудь, а этих мне не жалко.

— Напрасно! Они тоже люди, о них нужно заботиться.

Гвардеец только взглянул на Джино, ухмыльнулся и ничего не сказал. Они долго молчали. Джино выбросил окурок и поднялся: