Книга Генрих IV - Василий Балакин

Мария Медичи. Картина Ш. Пульцоне

Свадьба Генриха IV и Марии Медичи

Генриетта д’Антраг, маркиза де Верней

Венсеннский замок

Максимильен де Бетюн, герцог Сюлли. Портрет Ф. Кене

Николя Брюлар де Силлери, канцлер Франции

Покушение Жана Шателя на Генриха IV

Генрих IV. Монета, выпущенная по случаю коронации

Король в образе Геркулеса, укрощающего кентавра

Генрих IV. Пародийный портрет работы Ф. Порбю

Генрих IV с лентой и звездой ордена Святого Духа

Дофин Людовик

Генрих IV. Гравюра Т. де Лё. 1595 г.

Франсуа Равальяк

Убийство Генриха IV

Генрих IV на смертом одре

Посмертная маска короля

Регентша Мария Медичи и Людовик XIII

Памятник Генриху IV на Новом мосту в Париже

Сальто-мортале Генриха Наваррского

Люди из окружения Генриха IV постоянно твердили ему, что один час мессы принесет ему больше, чем двадцать выигранных сражений и двадцать лет трудов и лишений. Судя по тому, как развивались события, это было справедливо. Беарнцу не оставалось ничего иного, кроме как в очередной раз поменять религию. В конце концов, разве спасение государства не важнее личных убеждений государя? А оно, несомненно, требует обращения его, Генриха IV, в католичество. Во время наставления в католической вере Генрих упорно возражал против исповеди, ссылаясь на то, что король должен хранить государственные секреты, на что теологи возразили ему, что он должен исповедоваться не в государственных секретах, а в своих грехах. Это в какой-то мере успокоило его. Можно утверждать, что Габриель д’Эстре сыграла благотворную роль в обращении короля, ожидая получить от этого, как утверждал Сюлли, большую выгоду. Возможно, советуя Генриху отречься от протестантизма, она все еще действовала по указке своего семейства, однако уже сознавала и свои собственные интересы. Беарнец любил ее столь страстно, что у нее зародилась надежда стать королевой. Для этого, полагала она, довольно было расторгнуть ее фиктивный брак с Лианкуром, а король уже пообещал официально развестись с Марго, которую в духе черного юмора называл не иначе как «покойной королевой» и которая тем не менее была не только жива, но и продолжала в своем замке Юссон флиртовать со всеми встречными. Габриель совершенно искренне желала того, чтобы ее любовник в полной мере стал королем, правя в Лувре, а не в полевых бивуаках. Не исключено, что ее личное отношение к Генриху мало-помалу менялось, перерастая в некую привязанность, хотя и не более того.

Майенн, сознавая, какую угрозу для него может представлять обращение Беарнца, пригласил католиков-роялистов на сессию Генеральных штатов, в ответ на что король, уже принявший решение отречься от протестантизма, как мы помним, позвал депутатов от Лиги прибыть в Сюрен для дебатов. Те, как и следовало ожидать, заявили, что для них непреодолимым препятствием служит ересь Генриха IV. Когда же, ко всеобщему удивлению, архиепископ Буржский вдруг сообщил, что король собирается отречься от ереси, парижские проповедники точно с цепи сорвались. Один кюре, не выбирая выражений, прокричал, что предпочел бы видеть королем Франции иностранного католика, нежели француза, который был еретиком. Генриха он обозвал «сыном шлюхи» и агитировал не признавать его никогда, какое бы вероисповедание он ни принял, поскольку с его стороны это не более чем лицемерные увертки, и место этому вероотступнику — на костре. В соборе Парижской Богоматери небезызвестный кюре Буше, используя созвучие французского слова bourbe (грязь) фамилии Бурбон, каламбурил, обращаясь к Всевышнему с мольбой: «Господи, извлеки нас из грязи, дебурбонизируй нас, Господи!»

Многие католики, сохранявшие приверженность Лиге, с недоверием отнеслись к сообщению о намерении Генриха IV отречься от протестантизма, впервые заявленном еще в 1589 году, но до сих пор так и не исполненном. Они рассматривали очередное обещание короля отречься как уловку с целью расколоть депутатов Генеральных штатов. Наконец, 25 июня 1593 года Парижский парламент определил свою позицию, заявив о незыблемости Салического закона, тем самым заранее исключив возможность избрания королем иностранного претендента, кто бы он ни был. Несмотря на неистовое сопротивление «Шестнадцати» или того, что от них осталось, на все их усилия по недопущению наметившегося согласия, парижане, уставшие от лишений и бесконечных проповедей и процессий, устраивавшихся лигёрами, поддержали парламент, поскольку хотели мира.