Книга Н. С. Хрущев. Воспоминания. Время. Люди. Власть. В 2 книгах. Книга 2 - Никита Хрущев

– Да, «колхозница».

– А почему она не красная?

Он, видимо, хотел меня как-то уколоть, смысл его остроты я не понял. Он как-то по-другому понял, решил, что я вкладываю особый смысл, называя дыню «колхозницей». Я всегда чувствовал, что этот человек стоял в оппозиции по вопросу перестройки сельского хозяйства на колхозных началах, хотя в то время этот вопрос не только не стоял, но мы даже и не заикались о колхозах. Вообще я не вел разговоров о политическом устройстве Польши после изгнания немцев, это считалось внутренним вопросом Польши, и он должен быть решен после освобождения всей территории.

Мне не поручали вести эти переговоры, и я не вмешивался в эти дела.

Тогда у меня сложились хорошие отношения со всеми поляками, хотя были люди там политически разные.

Особенно мне нравился, я не говорю о Ванде Львовне, Болеслав Берут[177] – чистый, искренний, обаятельный и одновременно разумный человек. С ним легко было не только вести переговоры, но и просто беседовать. Хорошее впечатление производил Роля Жимерский, в сравнении с другими был это человек высокой культуры, в какой-то степени с аристократическими манерами, дело иметь с ним было приятно.

Осубка-Моравский[178], безусловно, придерживался буржуазных взглядов на будущий строй польского государства, по своим настроениям он настоящий пэпээсовец, я не скажу, что пилсудчик, но пэпээсовец[179]. У нас тогда бытовало понятие «пилсудчик» – польский фашист. Он был пэпээсовец, выступал против марксистско-ленинского учения. На меня Осубка-Моравский производил впечатление, не выгодное для него.

Я уже упоминал, что в то время Советское правительство в Люблине представлял Булганин. Это облегчило мою миссию. С Булганиным мне было легко общаться, мы хорошо понимали друг друга. Булганин мне рассказывал, как идут дела, давал характеристику людям.

Я помню тогда нам сообщили, что в немецком концлагере около Люблина (я не помню сейчас, как это место называлось)[180] открыли могилы людей, убитых немцами. Там были сделаны печи, где сжигали трупы, но не всех сжигали, видимо, не справлялись печи. Открыли огромные рвы, заполненные трупами убитых.

Я предложил:

– Давай, Николай Александрович, поедем посмотрим.

Когда мы приехали, работы еще велись, откапывали ров. Ужасная картина. Вскрывали небольшой слой земли, а ниже лежали полуразложившиеся трупы. Зловоние было невозможное. Булганин не смог терпеть, сбежал. Я вытерпел, потому что мне хотелось хорошенько разузнать, познакомиться с этим нечеловеческим зверством, которое совершили немцы. Да и перед врачами и рабочими мне было несколько неудобно предстать изнеженным белоручкой, не выносящим трупного запаха.

Там стояло много печей с остатками не до конца сгоревших костей. Нам показали камеру, оборудованную под баню, в которой умерщвляли узников газом. Нам рассказали, что людей гнали сюда вроде как мыться, а когда они заполняли зал, то дверь закрывалась, помещение наполнялось газом, и все люди умирали. Тогда трупы извлекали и сжигали в печах.

Потом повели нас в длинный дощатый барак. В этом бараке открылась ужасная картина: он был заполнен огромным количеством женских волос. Видимо, перед казнью у женщин срезали косы, связывали в пучки и складывали сюда, как все равно делали в деревне заготовители щетины.

Оттуда мы перешли в другое отделение, наполненное обувью. Обувь там была всяких размеров: мужские и женские ботинки и туфли. Тоже огромное количество, и все разложено с немецкой аккуратностью.

До нашего посещения там побывало много наших людей, и этот немецкий порядок был уже несколько нарушен. Впечатление очень тяжелое, ясно было, что обувь эта осталась от тех несчастных, которых во рвах откапывали наши саперы.

Эта картина была не для людей со слабыми нервами. Варварство немцев вызывало еще большее негодование против фашизма, против Гитлера, которые совершили эти зверства.

Недалеко от Люблина расположен древний город Холм (иначе Хелм). Мы с Николаем Александровичем Булганиным решили поехать в этот город, посмотреть его. Почему я хотел туда поехать? В этом городе в гимназии училась Нина Петровна, моя жена. Она мне рассказывала о нем. Город Холм до Первой мировой войны входил в состав Российского государства. Мне хотелось посмотреть, что это за город, что там за люди живут.

Мы посетили очень старый, я не помню, какого века, православный собор. Нас сопровождал священнослужитель, я не знаю, в каком он был звании, но человек старше среднего возраста. Он нам рассказывал о соборе, я сейчас не помню содержания его рассказа, но я запомнил его лицо и его глаза. С такой грустью, с такой болью он нам рассказывал историю храма. Его грусть была вызвана тем, что Холм отходит к Польской Республике.

Священник нам выплакивал:

– Смотрите, это же русский храм, он построен русскими. Теперь мы лишимся его, его снова переделают под костел.

Он начал рассказывать, что уже бывало в истории, когда этот храм переделали под костел. Потом возвращались русские, опять восстанавливали православный храм. Он буквально слезы лил. Мы слушали его, но не стали разговаривать на эту тему. Что мы могли поделать? Осмотрели собор и уехали.

Зимой 1945 года наши войска наконец заняли Варшаву. И тогда же я вплотную занялся польскими делами, организуя помощь восстановлению Варшавы. Сталин сказал мне: «Вот наши войска освободили Варшаву, и поляки потребовали к себе Микиту» (так он обращался ко мне, когда был в хорошем расположении духа).

Потом он перешел на деловой тон.

– У вас, – говорит, – накопился большой опыт восстановления разрушенных городов. Вы на Украине уже много сделали по восстановлению хозяйства. Сейчас освободили Варшаву. Мне докладывают, что там нет воды, нет электричества, не работает канализация. Улицы завалены щебнем. Одним словом, Варшава лежит в развалинах. А новые польские руководители – люди неопытные, никогда они ничем не управляли и нуждаются в помощи. Поэтому вы поезжайте туда и помогите нашим товарищам полякам восстановить разрушенное городское хозяйство Варшавы.