Книга Личный враг Бонапарта - Ольга Игоревна Елисеева

Пока в армии судачили, как неспор и ненахрапист командующий, тот писал старому знакомцу Ахмет-паше дружеские письма: мол, не пора ли думать о мире? Мол, я болен и устал, а войска измучены лихорадкой. Будто у вас не так?

Не так.

Все знали: русские воюют ради мира. Не ради земель. Все, что взяли в прошлых кампаниях, готовы отдать. Лишь бы развязать себе руки. Бонапарт у ворот.

Выходило, туркам не надо мириться. Чуть-чуть потянуть, и тогда уже с двух концов. Кто первый заговорит про мир, тот слаб. Дави его! Семьдесят тысяч против сорока шести. Свежие силы против потрепанных. Соблазн был велик.

И умный Ахмет-паша, Ахмет – защитник Браилова, познавший вкус вражеской крови, – поддался на уговоры. Пошел вперед.

Тут по войскам отдали команду – готовиться.

Бенкендорфу везло. Он любил рейды. И весь июнь ему поручали с сотней улан и сотней же казаков крутиться у местечка Писанцы – чего только ребята не говорили насчет этого названия, чего только не выделывали с седла, высматривая движение неприятеля.

Двадцатого июня Александр Христофорович принял команду над передовыми постами армии. И тут повалило. Перед зорей ловкие делибаши в красных куртках ворвались в первую казачью цепь. Пошла писать губерния. Лязг сабель. Редкие выстрелы.

Шурка спал. Он всегда хорошо, без нервов, спал перед боем. Кто бы мог подумать: такой дерганый, впечатлительный малый, но близость опасности его успокаивала, точно возвращала к нормальному состоянию.

Итак, спал. Вскочил. Приказал уланам Чугуевского полка: в седла! За рассветным туманом трудно было рассмотреть происходящее.

– Кричите «ура!» со всей мочи!

Делибаши, выскочившие только на пробу, испугались, решив, что за дымкой вся армия. Бросили трепать казаков. Те не удержали коней и врезались в расположение спящих войск с воплем: «Турки! Турки!»

Поднялся переполох, быстро затушенный офицерами. Полки начали строиться, благо и ночевали в амуниции, на тех местах, которые предстояло занять с зорей.

Словом, побудка.

Чугуевцам, которых до этого не пойми за что считали позором молдавской армии – там отступили, там потеряли флаг, там затоптали в спешке офицера, – выпала первая кровь и первая слава. Приободрились.

Отчего-то с Бенкендорфом, давно известным дерзостью рейдов, за них были спокойны. Воронцов потом смеялся: не полки плохи, командиры – козлы!

Между тем солнце разогнало туман, и русский авангард увидел густую толпу турецкой конницы. Если бы встретить ее предстояло по всему фронту – дело сносное. Османы на легконогих лошадях не имели кирасир или драгун. Не могли таранным ударом пробить бреши в пехотных рядах, ощетинившихся штыками.

Но горе-то в том, что волна покатила на передовые части Бенкендорфа, который никак не ожидал такого подарка для своих улан. К чугуевцам неволей прибилась часть ольвиопольских гусар – остальные были просто сметены. И Шурка вместо обороны развернул их в атаку.

Сшибка, так сшибка. Помирать? Все там будем.

Он несся, вытянув вперед саблю, развернув ее для первой, доброй отмашки, – и жизнь на мгновение показалась такой легкой, простой и хорошей. Такой правильной и быстрой, словно все время сужалась к этой секунде, веером расходясь за спиной, захватывая людей, страны, встречи, книги, любовь, вражду… Вся она смыкалась на стальной глади выставленного клинка. Железо резало воздух, скользящий дальше по голой руке.

Шурка не терпел в бою перчаток. Смерть надо трогать голыми руками, босой кожей. Она ведь баба и тоже хочет любви. Она ведь выбирает лучших!

Странно, что так долго не выбирала его. Щадила? Хотела еще и еще раз? Искала удовольствия? Полковник всегда знал, как его доставить. И получить.

Клинок врубился в гущу турецких передовых. Замелькали их сабли. Кривые, изогнутые, чуть не как бумеранги дикарей. Сколько золота! Сколько камней! Какие красивые люди! В шелку и парче. Почему без нагрудников? Хотя бы кожаных.

Его сабля – очень уж прямая, почти палаш – изменила направление удара. Вправо – влево. Сверху – вниз. Колем – рубим. И вместе с ней изменялся поток жизни. Из-за спины он перемещался то вперед, то в сторону, но уже никогда назад. Бенкендорф прорубал себе дорогу, а его сабля вращала целую воронку будущего, раздвигая границы, которые вот-вот могли схлопнуться. Веер из людей и событий оказался впереди. Нечто больше и сильнее него самого сидело за спиной, поддерживая локоть, отводило удары и горячо шептало на ухо: не сегодня, не сегодня.

Вдруг конница врага стала откатываться, прогнулась по дуге, и в образовавшийся разрыв хлынули русские драгуны. Это на помощь чугуевцам наконец подоспели кавалеристы генерала Воинова.

Только семьдесят человек сдалось в плен. Вернее, удалось отбить у озверевших ольвиопольских гусар, мстивших за свой полк. Турки плакали и скрежетали зубами, держась за подпруги коней, и только так могли передвигаться, прыгая на раненых ногах.

Все были детьми из знатных семей, о чем свидетельствовали роскошная одежда и дорогая сбруя. Все мечтали показать себя в деле, привезти домой головы гяуров, а содранную кожу пустить на чепраки.

Шурка отыскал одну лошадь поизящнее, в золоченых ремнях с бирюзовыми бляшками. И подвел к ней жеребца Луи. Турки воевали на кобылах – те смирнее в деле.

– Твоя. Заслужил. – Полковник поймал ее повод, намотал на руку и повел в расположение своих войск.

Белый липициан, как собака, трусил сзади. Он давно бросил шкодливые привычки, позволял хозяину вытворять на своей спине почти цирковые номера. Жрал, что дают. Даже траву из-под ног. И умел вылизывать языком раны.

Если ночью не протрубят атаки, хозяин намеревался спарить его с турецкой барышней. И тем заплатить за службу. А завтра… Черт ли знает, что будет завтра?

Турки пропустили сутки. Это не сулило добра. Перегруппировка. Подтянутые резервы. Ободрение упавших духом.

Наши, напротив, перетерпели раж атаки. Перестроение в шахматном порядке. Выкатывание пушек вперед. Увод конницы в третью линию. Это все для командиров. Солдаты же чем дольше ждут, тем больше боятся.

Даже долгая канонада перед боем не вселила в них уверенности. Тем более что несколько старых единорогов разорвало при стрельбе, положив вокруг них артиллерийскую прислугу.

А потом Ахмет-паша велел выдвигаться коннице, неспешно разворачиваясь по всему фронту. Ехали офицеры на дорогих конях. Сверкала сбруя. Колыхались разноцветные знамена. Перед строем кувыркались на послушных лошадях ловкачи-джигиты, демонстрируя редкое умение и веселя своих.

Это зрелище, рассчитанное на сиволапых пехотинцев, не могло произвести впечатления на регулярную конницу. Дикари, ей-богу! Но казаки заметно волновались. А пехотные солдаты, знавшие, что все их упование на Бога да на штыки, только переминались с ноги на ногу.

Чем медленнее Ахмет-паша развертывал на их глазах пеструю змею турецкой конницы, тем ненадежнее казалась собственная защита. Русские чувствовали себя как в театре, завороженные зрелищем.