Книга Вкус пепла - Станислав Рем

Феликс…

После подавления восстания левых эсеров, то есть тех, кого он приютил в ЧК, Дзержинский, неожиданно, по собственной воле, сам себя отстранил от обязанностей председателя ВЧК. По официальной версии, он давал показания как свидетель по делу мятежников. На самом деле, как сообщили Бокию из Москвы, все обстояло совсем иначе. Феликс находился на грани психического срыва, безмолвно отдав бразды правления ВЧК Петерсу. И причиной нервного срыва, как ни странно, стал Старик. Ленин терпеливо ждал, когда его соратник, совершивший новую ошибку, с повинной падет перед ним на колени. А падать было за что: об этом Бокий знал не понаслышке.

Мятеж левых эсеров вспыхнул во время работы V съезда Советов, а начало ему было положено выстрелами начальника секретного отдела ВЧК, эсера Якова Блюмкина в германского посла, графа Мирбаха. Того самого Якова, которого привел в ЧК сам Феликс. А помогали Блюмкину не кто-нибудь, а два заместителя Дзержинского – Александрович и Прошьян. Уже один этот факт в подборе кадров говорил против Железного Феликса. Но на нем дело не закончилось. Самое любопытное произошло позже. Феликс сам пошел в стан мятежников. И те его не тронули! И это несмотря на то, что с мятежниками власть разделалась под орех, с помощью артиллерии и безжалостных к врагам революции латышей. То, что Дзержинский выжил, стало второй причиной недоверия к нему. Едва Феликс оказался на свободе, он тут же отправился на Лубянку и, как Бокию потом рассказывал один из его старых товарищей, Егоров, приказал арестовать тринадцать сотрудников ВЧК, которые имели отношение к партии эсеров. Всех тех, кого Дзержинский сам привел в Чрезвычайную комиссию. Не тронули только одного человека. Как ни странно, зачинщика мятежа Янкеля Блюмкина. Почему? На данный вопрос Бокий ответ получить так и не смог.

Полтора месяца ушло у Феликса Эдмундовича на то, чтобы загладить вину перед Стариком. И тот простил. Бокий, сжав правый кулак, с силой потер им лоб.

«А вот простил ли Феликс Старика за то унижение? И не является ли нежелание Феликса вернуться в Москву следствием июльских событий? А еще этот странный допрос Дзержинского».

Из того, что Антипов записал на бумаге, выходило, будто Феликс вообще ни о чем не разговаривал с Канегиссером. Но ведь все было не так. Пока он, Бокий, разыскивал чекиста с хорошим почерком, Феликс общался со студентом около тридцати минут. И когда они с Антиповым вошли в кабинет, было видно: разговор между председателем ВЧК и арестованным состоялся. А на бумаге совсем иное. И вновь непонятное поведение Феликса. Проехать такое расстояние от Москвы до Питера и спокойно отнестись к такому провальному результату допроса? Нет, подобное на Железного Феликса никак не похоже.

Бокий почувствовал, как холодная испарина от новой, еще более странной и страшной мысли проступила на лбу.

«Канегиссер не интересовал Дзержинского! Британское консульство – вот основная цель приезда Феликса в Питер. Вслед за Питером – Москва. Зачистка всех британских “авгиевых конюшен”». И собирать доказательства вины британцев помогал лично он, Бокий. Впрочем, те и сами, как бараны, приносили доказательства своей шпионской деятельности в загон. А дальше… Дальше у Феликса руки будут развязаны. И ни Свердлов, ни Троцкий не станут для него помехой.

Вопрос теперь заключался в ином: а с кем встанет в строй он, Бокий? Кого поддержит? Феликса или Якова?

Глеб Иванович с силой тряхнул головой и, резко развернувшись на каблуках, направился в кабинет Доронина.

* * *

При появлении долгожданного гостя Григорий Евсеевич тяжело встал с мягкого кресла, неслышно ступая по толстому ворсу ковра, распахнув объятия, направился навстречу Дзержинскому.

– Наконец-то… – Улыбка осветила лицо члена Петроградского реввоенсовета. – А то было подумал, ты так и не заедешь ко мне.

Феликс Эдмундович вяло пожал протянутую руку, осмотрелся.

– Роскошествуешь, Григорий. Ковры, хрустальные люстры, картины…

– От старого режима осталось, – парировал Зиновьев.

Острый взгляд председателя ВЧК пронзил его, однако Феликс Эдмундович воздержался от дальнейших комментариев.

Конечно, Дзержинский мог кое-что припомнить соратнику по партии. И сытые по нынешним временам обеды, которые, по наводнившим Питер слухам, давались для приближенных Григория Евсеевича в Смольном. И усиленную охрану. И захваченные квартиры и дома в городе, где в одиночестве проживали новые нувориши, в то время как основная людская масса, которая привела их к власти, как и прежде, ютилась по углам и подвалам. И усиленные продпайки. И много еще чего. Но это бы означало пойти на открытую конфронтацию с руководителем Петрореввоенсовета. А сейчас подобного чекист себе позволить никак не мог. Сегодня Зиновьев ему был необходим в качестве союзника. Потому-то и промолчал Феликс Эдмундович. Однако и показать слабость руководитель ВЧК не имел права. Почувствуй Зиновьев слабину – сожрет в секунду. А потому Дзержинский перешел не в «тяжелое», а в «легкое» наступление.

– Смотри, Григорий, не споткнись. Предупреждаю: упадешь – помощи не жди.

– Это ты мне, вот так, по-дружески, как старому партийцу говоришь?

– Нет. Это я тебя как чиновника предупреждаю. Как рядового, поставленного на службу народом чиновника. Думаешь, окружил себя прихвостнями с пулеметами, и никто о тебе ничего не знает? – Дзержинский умел говорить так, что у собеседника дрожь по телу проходила. – Ошибаешься, Григорий Евсеевич. И на тебя из Питера приходят бумаги. И не одна-две, тома. Бога благодари, что все попадают ко мне.

– Что ж, Феликс, получается, мы с тобой теперь не в одну дуду дудим?

– А мы в одну никогда и не дули, – левый глаз первого чекиста нервно дернулся, – да и вряд ли когда будем дуть. Брест промеж нас глубокую черту провел. Старик до сих пор на тебя зуб точит.

– Если помнишь, я свою ошибку признал.

– Признать мало. Нужно подтвердить действием.

– Так ведь и подтверждаю.

– Слабо подтверждаешь, – Дзержинский устало присел на стул, – у тебя тут черт-те что творится.

– У вас, в Москве, не лучше, – тут же нашелся Зиновьев.

– Согласен. И у нас черт-те что. Потому и приехал. Как думаешь наводить порядок? Ведь если так дальше пойдет, вас тут всех перестреляют.

– Имеются некоторые соображения. Думаю создать группы патрулирования, из рабочего люда, охватить ими весь город, особенно по ночам. Рабочий человек – сила. Выдадим оружие, отпустим, так сказать, вожжи. Пусть со всякой гнилой интеллигенцией по-своему, прямо на улице разбираются.

– Без суда и следствия?

– Не для всех, понятное дело. Только для тех, кого возьмут на горячем.

– А кто определит, что горячее, а что нет? Эдак твой рабочий люд начнет самосудом заниматься. Кто лицом не понравился – к стенке! Или прической вроде твоей. Смотри, как бы сам к стенке не встал.

– А у меня иного выхода нет. Народа столько пересажали – трибуналы не успевают выносить приговоры. Тюрьмы переполнены. А контра все прет и прет!