Книга Комната кукол - Майя Илиш

Я упала на пол, задыхаясь. Боль пронзала мое тело, каждое биение сердца — как удар плетью, но я была рада, что справилась. Еще никогда в жизни я не произносила такую короткую молитву, но впервые почувствовала, что она была услышана. Правда, не знаю, услышал ли ее тот, к кому она была обращена, или кто-то другой…

Осторожно поднявшись, я хотела закрыть кукле глаза, но у меня ничего не получилось. Сейчас я видела не куклу, а кокон, и у души, взиравшей на меня оттуда, не было ни век, ни ресниц. Я могла только зажмуриться, и именно так я и поступила. Взвесив щипцы на ладони, я перехватила их поудобнее и повела ими из стороны в сторону, приспосабливаясь. Затем осторожно подняла ими кокон, чтобы не уронить. Закрыла глаза. И погрузила кокон в пламя.

Боль молнией пробежала по моей руке от пальцев к плечу, и я чуть не выронила щипцы. Я громко завопила — по крайней мере мне так показалось, но затем я поняла, что это не мой крик отражается от стен. Я слышала, как куклы смеялись и плакали, но сейчас позабыла об этом. Существовал только этот крик, вопль охваченной смертной мукой души. Он все длился и длился — или само время остановилось. Часть меня, остававшаяся человеком, хотела отбросить щипцы, вытащить кокон из огня, пока не поздно, спасти то, что еще можно спасти. Душа мечтала о спасении, а не об этих муках. Что там говорил Алан? Времена меняются — и меняются феи? Услышь я эти слова сейчас, я бы лишь мрачно рассмеялась. Я собственными руками толкнула эту душу в геенну огненную.

Но часть меня, остававшаяся феей, сохраняла спокойствие. Это она держала щипцы в огне, и это ее рука не дрогнула, пока не оборвался крик. Я ничего не могла с этим поделать. Наверное, все дело в приказе Руфуса, уговаривала я себя. Это не я. Не я! Но на самом деле, пусть я и не хотела принимать правду, существовала часть меня, отдельное Я, которое мне не нравилось, но при этом оставалось мной. Теперь я поняла, что имел в виду Руфус, говоря о руках феи, которые сами все вспомнят. Может быть, я все это уже делала? Я медленно вытащила щипцы и кокон из огня и открыла глаза. Белоснежный кокон остался цел — но в нем больше не было жизни. Душа, которую я видела в комнате под поверхностью кокона, эта пульсация жизни, взгляд, устремленный на меня, — все это исчезло, и я не знала, куда она отправилась. Исчезло и чудовищное чувство ненависти и заброшенности — но меня это не утешало. Душа мертва. Я убила ее. Я встала и, не глядя в воду, опустила кокон в чашу, чтобы размотать шелк. И разрыдалась.

Я не знаю, сколько я просидела там, плача, но мне показалось, что прошла целая вечность. Я стала убийцей, но что еще хуже — предательницей. Я обещала душе отпустить ее, отправить в другой, лучший мир, где она позабудет о боли, где нет ненависти. И я уничтожила ее — хладнокровно, как поступали все феи. Не для власти, не для денег, просто для веретена, оплетенного шелковой нитью снов. Так с убитого зверя снимают шкуру, чтобы получить ценный мех. Вот только тут речь шла не о звере, а о человеке.

У меня не было выбора, я сделала все возможное, чтобы спасти эту душу. И она сама могла бы устремиться к свету. Все равно эта душа, по сути, была мертва, еще когда окуклилась. И разве она не попала бы в ад так или иначе, раз была переполнена ненавистью? Не я предала проклятию эту душу, она всегда была проклята… Эти отговорки не очень мне помогали. Мою вину они не отменяли.

Но чары Руфуса все еще действовали, и потому в какой-то момент я как ни в чем не бывало встала, чтобы довести дело до конца. Щипцами я выловила размокший кокон из чаши — он казался таким мягким и нежным. Восхитительная нить сна. Шелк снов оставался шелком, какая бы душа его ни породила. И нужно обращаться с ним почтительно и осторожно, чтобы душа хотя бы умерла не зря. Я взяла веретено, высвободила кончик нити и принялась разматывать кокон. Я улыбнулась, хотя мне все еще было не по себе: сейчас я точно очутилась на уроке труда в школе. Может быть, я и предпочла бы учить французский или историю, но сиротам полагалось знать, как вести домашнее хозяйство, как шить и вязать. Мы даже учились вышивать, надеясь, что когда-нибудь наше мастерство произведет такое впечатление на какую-нибудь почтенную даму, что та решит взять нас в невестки. Для некоторых девочек будущее замужество вообще было единственным поводом, чтобы учиться читать…

Я тихо сидела на полу, кокон лежал у меня на коленях, а я разматывала шелковую нить. Хотя кокон довольно долго пролежал в воде, на ощупь он казался сухим. Нить отделялась очень легко. Не знаю, какую воду Руфус вылил в чашу, но, может быть, достаточно было фейского пламени. Работа была отупляющей, как и любое рукоделие, явно ниже достоинства феи, но если я чему-то и научилась на уроках труда в школе, так это отключаться. Я мотала, мотала, мотала, а кокон все вращался и вращался. Нить не заканчивалась, не рвалась, струилась между моими пальцами и пыталась рассказать мне свою историю — о еще не увиденных снах и мирах, о которых я ничего не знала.

Шелковая пряжа на веретене становилась все толще, а кокон — все меньше, и постепенно стало видно, что в нем еще что-то есть.

На мгновение мое сердце замерло, когда я поняла, что под шелком проступают очертания человеческого тела, но я не решилась раздвинуть нить пальцами и проверить. Я просто наматывала нить на веретено — наверное, теперь ее хватило бы, чтобы трижды обернуть весь земной шар. Я знала, что рано или поздно кокон откроет мне свою тайну.

Так и произошло. Внутри кокона я увидела куклу. Не знаю, эту ли куклу я баюкала прошлой ночью. Ее тело обгорело, волосы обуглились. Голова лопнула от жары, без пышных волос она казалась до странности неполной. Когда я взяла куклу в руки, ее голова развалилась на две части, глаза вывалились из глазниц, и я увидела, что их соединяет какое-то устройство из проволоки — наверное, благодаря этому кукла закрывала глаза, когда ее клали на спину. Ресницы тоже обгорели. Я нежно погладила ее по щеке и закрыла ей глаза — уже навсегда. Нельзя было оставлять ее в этой комнате — нужно будет похоронить ее снаружи, где-нибудь под кустом роз, где мир казался таким чудесным. Я не позволю ей отправиться на помойку.

А шелк… что ж, Руфус получит свой шелк. Не говоря ни слова, я швырнула ему на стол веретено, обернутое плотным слоем шелка — нежного, белого, как снег. Мне приходилось сдерживаться, чтобы не завопить как безумная, чтобы не назвать его убийцей. Других слов у меня сейчас не было. Я стояла перед Руфусом, дрожа от гнева, и смотрела на него.

— Хорошо, — сказал он. — Я знал, что ты справишься. Я же тебе говорил…

Не знаю, что он собирался мне рассказать. Я развернулась и побежала прочь из библиотеки, прочь из дома. Мне хотелось побыть одной, чтобы осознать, что я пережила. Что я сделала. Нет. Мне нужен был кто-то, кто утешит меня. Я могла бы пойти к Бланш, она обняла бы меня, приласкала — умильная, как котенок, она промурлыкала бы что-нибудь успокаивающее. Но сама мысль о том, чтобы говорить с феей, казалась мне невыносимой. Люси? Она не узнавала меня, и при виде ее мое сердце разрывалось от горя — нет, я не могла пойти к Люси. Оставался только один человек, который мог мне сейчас помочь. Алан.

Глава 16