Книга Голубой Марс - Ким Стэнли Робинсон

Она покинула убежище на старом, прошлого века метеорологическом марсоходе, высокой квадратной штуковине с роскошным водительским отсеком наверху, оснащенным окном. Передней частью он был похож на экспедиционный марсоход, в котором она в первый раз ездила на Северный полюс с Надей, Филлис, Эдвардом и Джорджем. А поскольку она провела в таких машинах тысячи дней, то поначалу у нее сложилось впечатление, что сейчас она снова занимается чем-то обыденным, согласующимся с остальной ее жизнью.

Но она двинулась на северо-восток, вниз по каньону, до дна мелкого безымянного канала на шестидесятой долготе. Эта долина была высечена после прорыва небольшого водоносного слоя в позднюю амазонийскую эру[26], вылившегося в ранее существовавшее русло по нижележащим склонам Большого Уступа. Разрушения, которые причинило это наводнение, все еще были заметны из-за обрывов стен каньона и чечевицеобразных островков коренной породы, выступающих на дне канала.

Теперь ведущего на север прямо в ледяное море.

Она выбралась из машины в ватном костюме, маске с углекислым газом, очках и ботинках с подогревом. Воздух был разреженным и прохладным, несмотря на то что на север шла весна – Ls=10°, М-53. Холод и ветер, неровные линии низких пухлых облаков, плывущих на восток. Либо уже начинался ледниковый период, либо, если Зеленые своими усилиями его предотвратили, «год без лета», каким был 1816-й на Земле, когда мир охладился от извержения вулкана Тамбора.

Она вышла к берегу нового моря. Тот находился у подножия Большого Уступа, в Земле Темпе, во впадине среди древних гор, простирающихся на север. Темпе, судя по всему, избежала вскрытия северного полушария, так как находилась примерно на противоположной стороне от точки Большого удара, который, как теперь считало большинство ареологов, пришелся на долину Храд, что севернее Элизия. И в итоге – побитые горы, нависающие над покрытым льдом морем. Скалы напоминали поверхность плещущегося красного моря, а лед – прерии посреди зимы. Здешняя вода, как сказал Мишель, была здесь с самого начала, когда-то даже на поверхности. Такое было трудно постичь. Ее мысли путались, бросаясь в разные стороны, причем все в одночасье, – это походило на безумие, но не было им. Она знала разницу. Гул ветра не разговаривал с ней тоном лектора Массачусетского технологического, и ей не сдавливало грудь, когда она пыталась дышать. Ничего такого. Скорее, ее мысли метались в ускоренном темпе, обрывочные и непредсказуемые, как стая птиц надо льдом, рисуя зигзаги в небе при сильном западном ветре. О, она чувствовала то же самое – как ветер подталкивает ее, а этот новый разреженный воздух играет с ней, словно лапа огромного животного…

Птицы неустанно боролись с вихрем. Она стояла и наблюдала за ними – поморники, охотящиеся над темными прожилками открытой воды. Полыньи служили выходом к огромным объемам жидкой воды, что скрывалась подо льдом; она слышала о непрерывном канале подледной воды, теперь охватывавшем всю планету и выдающемся на востоке поверх старой Великой Северной равнины, образуя на поверхности редкие полыньи, которые затем остаются жидкими на какое-то время, будь то час или неделя. Подводная температура, даже несмотря на холодный воздух, повышалась от затопленных мохолов и тысяч термоядерных взрывов, устроенных наднационалами на стыке столетий. Эти бомбы были помещены глубоко в мегареголит, предположительно – чтобы не допустить распространения их радиоактивных осадков, но от теплового излучения это не спасало: импульсы проходили через породы и не стихали годами. Нет уж, Мишель, конечно, мог говорить, что это все вода, присущая Марсу, но в этом новом море было не много естественности.

Энн взобралась на гребень, откуда открывался лучший обзор. Вот он, лед – по большей части ровный, но кое-где колотый. И безмятежный – будто бабочка, сидящая на ветке, – казалось, его белизна могла вдруг подняться вверх и упорхнуть. По движению птиц и облаков можно оценить силу ветра: все смещалось к востоку, и только лед оставался неподвижен. Ветер с низким шумом скреб по миллиардам мерзлых каменных граней. Он будоражил участки серой воды, и каждый его порыв отмечался рябью, и чем сильнее он дул, тем большей чувствительностью отвечала вода. И под этой соприкасающейся с ветром поверхностью – планктон, криль, рыба, кальмары. Энн слышала, что в рыбных питомниках производили морских созданий предельно короткой антарктической пищевой цепочки, а потом выпускали их в море. Населяли его.

Поморники кружили над головой. Одно их облачко ринулось вниз куда-то вдоль берега, за скалами. Энн подобралась к ним поближе. Вдруг она увидела их цель в расщелине на краю льда: почти съеденные кем-то остатки тюленя. Тюленя! Труп лежал на тундровой траве, в укрытии песочных дюн, за каменистым гребнем, уходящим под лед. Среди темно-красной плоти, окруженной белым жиром и черным мехом, проступали кости. Все было разорвано и открыто небу. Глаза выклеваны.

Она прошла мимо трупа, залезла на соседний гребень. Тот представлял собой своего рода мыс, вдающийся в лед, а за ним простиралась бухта. Она была круглой формы – кратер, засыпанный льдом, – и находилась на одном уровне с морем. С его стороны в ней имелся прорыв – именно там в нее проник лед, которым она и наполнилась. Теперь же бухта казалась идеальным местом для гавани – круглая, шириной в три километра. Когда-нибудь она и станет гаванью.

Энн села на валун, лежавший на мысу, и посмотрела на эту новую бухту. Она непроизвольно тяжело дышала, с силой поводя грудной клеткой, как во время родовых схваток. Да, она всхлипывала. Стянула с лица маску, вытерла рукой нос и глаза – и при этом плакала навзрыд. Это было ее тело. Она помнила, как впервые натолкнулась на затопленную часть Великой Северной равнины во время одиночного путешествия много лет назад. В тот раз она не плакала, но Мишель объяснил, что то был просто шок, вызвавший онемение, как при физическом повреждении, – будто она отрешилась от своего тела и чувств. Нынешнюю реакцию Мишель назвал бы несомненно более здоровой, но почему? Было неприятно: ее всю колотило так, что невольно вспоминалась сейсмическая дрожь. Но, когда все пройдет, предупредил Мишель, ей должно стать лучше. Она почувствует себя опустошенной… И напряжение спало. Тектоника лимбической системы… Она презрительно ухмыльнулась этой упрощающей аналогии, предложенной Мишелем: женщина-планета – что за абсурд! И все же она сидела, шмыгая носом и глядя на ледяную бухту под стремительно проносящимися облаками. И чувствовала себя опустошенной.

Все замерло – лишь облака плыли над головой, да рябь бежала по открытым участкам воды, мерцая то серым, то лиловым. Вода была в движении, но земля оставалась в покое.

Наконец, Энн встала и спустилась по гребню из старого твердого стишовита, служившего теперь узким разделителем между двумя длинными пляжами. Из того, что лежало выше льда, на самом деле мало что изменилось из-за терраформирования. Но ниже уровня воды – совсем другое дело. Здесь пассаты, беспокоящие открытую воду в летней бухте, поднимали достаточно крупные волны, чтобы измельчить глыбы льда в так называемую шугу. Куски этого плавника теперь вынесло на берег повыше нынешнего уровня льда, словно скульптуры, изображающие плавучий лес. Но летом этот лед смешивался с песком новых пляжей, создавая кашу изо льда, грязи и песка, которая замерзала, напоминая коричневую глазурь на пирожном.