Книга Memento. Книга перехода - Владимир Леви

– Конечно, в истории – не единственная. Вангу называли Нострадамусом в юбке. Одна из величайших, из очень немногих, феноменальная, неповторимая, но по уровню не единственная. Уровневой единственности вообще не бывает, ибо действует в мире закон рифмы: появление чего-то или кого-то нового, небывалого означает, что подобное этому и равновеликое либо уже появлялось когда-то, но хорошо забыто, либо появится вновь и вновь.

– Как все-таки понять, зачем человечеству нужны люди с таким даром, как у нее, в чем смысл такого явления?

– Зачем человечеству нужны люди, видящие и знающие сверх возможного для остальных?.. Зачем нужны гении?..

Для спасения. Для развития. Для открытия глаз. Для прояснения мозгов. Для просветления душ.

Ванга – и великое открытие человечества, и послание Свыше, благая весть – ее полное имя Вангелия это и означает. И великий ответ, и великий вопрос. Через эту маленькую хрупкую женщину полная реальность явила нам свою подлинность, как через вулканы являет себя подземная магма, а через свет звезд – бескрайность Вселенной. Важнейший для нас, смертных, вопрос – бессмертна ли душа – явлением Ванги решен бесповоротно и ясно: бессмертна. Но тайна бессмертия не перестала быть тайной, как остается тайной и жизнь, и время, и космос, и мы с вами.

X. Этот ужасный прекрасный мир

зачем: вопросы, ответы, вопросы

Разговоры с людьми, с собой в том числе.

Незавершаемая часть книги.

Время жизни – миг, ее сущность – вечное течение; тело бренно, ощущение недостоверно; душа неустойчива, судьба таинственна, слава обманчива. Все уносится потоком, все подобно сновидению. Жизнь – война и странствие по чужбине, посмертная слава рассеивается как дым. Что же может вывести на путь?

Марк Аврелий

Профилактика смерти

Такую надпись однажды я написал белилами на большой черной папке. Начал складывать туда свои неделовые записи. Никогда не имел желания вести хронику собственного существования в виде дневника, одна мысль об этом и сейчас вызывает судорогу школьной скуки. Но с детских лет и доныне поздними вечерами неодолимая сила влечет к столу и не позволяет лечь спать, пока не выдоится на бумагу некая порция внутричерепного содержимого. Наблюдения, мысли, кое-какие письма, наброски рассказов, эссе, черновики стихов, фантазии, забавные случаи, анекдоты собственного сочинения, разговоры с собой в разных настроениях, в том числе и в таких:

Что мне делать со смертью, во мне живущей? Ночью снова захочется жить, но утро придет. Крылья росы холодны.

В черной папке скапливались свежие листы, на которых только что появилось нечто; сюда же бросал, как попало, все, на чем доводилось что-нибудь накарябать: блокнотные листочки, карточки, салфетки, магазинные чеки, сигаретные пачки, пока курил. Это вот стихотворение в первоначальном виде было спешно записано на бумаге, употребляемой отнюдь не для вечности, в соответствующем помещении (у меня там всегда есть на такие случаи что-то пишушее):

Нынче утром я встал без тринадцати вечность. Я как будто не спал. Я мертвецки устал. Я работал во сне, я верстал поперечность к жизнесмерти своей. Кто-то рядом листал большую книгу – в небо переплет – раскрытую как крылья белой птицы, и как перо – строка внутри страницы: цель бега есть полет Я это знал с мальчишеского детства, когда летал как мячик через лужи: полет разбегом бешеным заслужен, но и полет – не цель, а только средство иного состояния души. (Как конопля, сырье простецкой каши – источник пресловутой анаши.) На тонком плане все поступки наши суть буквицы таинственного текста. Из той же книги далее: цель бегства – кем быть И кто-то книгу поспешил закрыть, и чья-то тень с душой моей боролась. Вдруг тихо, близко-близко произнес невероятно нежный женский голос: цель жизни – вопрос цель смерти – ответ С той стороны в глаза ударил свет, и я прозрел. Держа перо как шпагу пронзаю жизни черную бумагу.

Название «Профилактика смерти» появилось после того, как единожды осознал: все написанное, – кем бы, когда и с какой целью ни писалось, если только сохраняется, – превращается в разговор тех, кто уже перешел, с теми, кто еще не.

Пушкин: Нет, весь я не умру – душа в заветной лире / Мой прах переживет и тленья убежит…

Тленья убегает душа не только в заветных лирах. Остается и на безымянных глиняных табличках, в свитках, в письмах и записках, в историях болезни, в полицейских протоколах, в томах дел судебных, на скамейках и стенах с чьими-то надписями – душа, какая уж есть, выказываемая и своим отсутствием.

На кладбище, куда прихожу теперь часто, я с ними встречаюсь на свежезаброшенных захоронениях, ютящихся по краям, на отшибе, сбоку-припеку. На колышках, на убогих кривых табличках – инициалы, только инициалы. Как выпитые глаза, они вылезают из-под земли и смотрят – слепые, неузнаваемые и не узнающие. За ними там кто-то прячется. Там кому-то любви не хватило. И денег, само собой. А может быть, стыдно было или обиделись хоронившие за что-то неподобающее, совершенное тем, кого, уже недействительного, поместили сюда. Этот вот неизвестный М И, табличку которого обчирикивает воробей, был, может быть, одиноким повесившимся алкашом или аккуратной бездетной старушкой, а провожавшие сэкономили краску. Еще есть инициалы скамеечные, настенные, надревные и наскальные. Видел и выгравированные на асфальте, глубоко вдавленные ДБ и ПИ, а рядышком кто-то подсуетился и выдавил всем известное безымянное слово из трех букв, это тоже инициал – вселенский – успел вписаться в момент, пока застывала свежая черная масса земной брони. Всюду, всюду видны засохшие одинокие семена непроросших судеб, слышны всюду безмолвные их голоса: вот – это мы, жизни наши прошли незамеченно и как бы не состоялись, но это мы, вот мы, вот…

Тебя след простыл, да не весь. Твой текст – вот он: как и фотографию и видеозапись, как и твое живое лицо, его могут видеть или не видеть чьи-то глаза и понимать или не понимать чьи-то мозги. Какая-то твоя незримая часть, текстом выявленная и под текстом ощутимая тем, кто умеет ощущать, остается вовлеченной в текущий жизнепоток и продолжает твою жизнь без тебя, точней, без твоего тела.