Книга Масть - Виталий Каплан

– Такое забудешь! – совершенно честно отозвался я, осознав, что впервые обратился он ко мне на «ты».

– А помнишь, почему отказался я тогда лишать его жизни? Ведь не должны по земле таковые крокодилы ходить! И прав ты был: коли ни государыня, ни Господь Бог таковых не карают, то надлежит самим то исполнить. Я ни капельки князя в тот вечер не жалел, и кабы не дочка его… Вот её пожалел – и пообещал, что папеньку не трону, не лишу родителя. И держал своё слово – пока жива была Дашенька. Но как забрал её Господь, так тем самым и от клятвы меня освободил. Вчера утром, как услыхал про всё, так сердце у меня схватило, и понял я: пора! Вот прямо сейчас, потому что потом разное начнётся, Дозоры, разборы, графья, графини… быть может, и не улучить уже миг. Не серчай, некогда мне было тебе всё то объяснять. Ноги в руки – и пошёл.

– И что ж за любовь тебя грела? – не преминул поинтересоваться я.

– Знамо дело, к Дашке, – хмыкнул он, обернувшись ко мне с облучка. – К сестре… Кого любишь, за того и мстишь.

– Становишься настоящим Тёмным, – добавил я в голос иронии, хотя было мне невесело. Ведь если масть берёт своё, то и меня, значит, ждёт превращение в истинного Светлого вроде Кости? Тоже возмечтаю о спасении человечества? Не хочу!

– Да при чём тут это? – отмахнулся Алёшка. – Я ведь это давно замыслил, чуть ли не с того дня, как ты меня посвятил. И когда про Договор узнал, про то, что можно, а чего нельзя, – придумал, как надо.

– Ну и как же надо? – Мне и впрямь стало любопытно.

– А давай, Андрей Галактионович, я тебе лучше картинкой покажу, – усмехнулся Алёшка. – Меня за неделю перед нашей поездкой Костя занятному заклятью обучил. Называется «зримозапись». Ну, то есть запись того, что зришь. Слыхали о такой? Ну, вы даёте! Выходит, у нас, Светлых, есть штучки, вашим неведомые.

– У нас, Светлых, – скривился я. – Не забывай, кто какой масти.

– И верно, – расстроился он. – Ну да ладно, заклятье-то всё равно действует, оно ж от масти не зависит. Коротко сказать, можно всё, что видишь ты и слышишь, сохранить, только не просто в памяти своей, а в тонких колебаниях Сумрака… а потом другому Иному это передать. Костя говорил, прокрутить. Мы с ним упражнялись, очень забавно было. А тут решил, что может пригодиться. Хотя бы самому себе потом показывать, вспоминать. Ну, готовы? Ловите!

Клубы пара из его рта закрутились воронкой, понеслись ко мне – и как-то сразу оказались внутри. Всё исчезло – утоптанный тракт с высокими сугробами по краям, чёрный лес на горизонте, мерно дышащие кони, скрип полозьев и бренчание колокольчика. Вместо этого оказался я на краю огромного заснеженного поля, но одновременно с тем – в плохо освещённом просторном помещении. Запахов зримозапись не передавала, но о них вполне можно было догадаться – конюшня есть конюшня. Сопели лошади, слышался где-то в отдалении собачий лай, а прямо перед собой увидел я толстую чугунную решётку, она тянулась почти до потолка, но имелась в ней и небольшая дверца. Снаружи стояло два дюжих парня, один опирался на здоровенную дубину (мне тут же вспомнился посох Отшельника), второй стволом вверх держал ружьё.

– Псари! – раздался далёкий голос Алёшки. – Бережётся всё-таки князь.

Сам он, Модест Яковлевич, находился внутри, за решёткой, в компании здоровенного медведя, в бурой шерсти которого местами сквозила седина. Одетый по-простецки князь Корсунов брал из круглой деревянной лохани багровые куски сырого мяса и протягивал зверю. А тот, добродушно урча, принимал угощение из хозяйских рук.

– Это тот самый, – пояснил Алёшка. – Который Дашу сгубил. Я его по ауре опознал.

– Ты что же, – удивился я, – сейчас видишь всё то же, что и я?

– Само собой, – судя по тону, он сейчас улыбался. – Зримозапись можно сразу многим показать и самому тоже смотреть. Полезная штука, да?

– А на дорогу кто смотреть будет? – для порядка проворчал я. – Неровен час кони в сугроб заедут, возок опрокинется… вот и будут нам с тобой весёлые картинки.

– Так я ж одним глазом туда, другим сюда, – нисколько не смутившись, возразил мальчишка. – Да и кони наши всяко не заедут куда не след, умные. Ну и заклятьице кое-какое на них. Антон Петрович научил, кучер её сиятельства.

– А ты где был? – сменил я предмет разговора. – В смысле, когда всё это происходит, на записи? В конюшню пробрался, Круг Невнимания выставил?

– Вот ещё! – фыркнул парень. – Не хватало ноги топтать, семь вёрст только бешеной собаке не крюк. На расстоянии работаю. Заклятье «приближение», да ещё «сквозь-стенка», а сейчас «длинная рука» будет.

– Что он делает? – спросил я.

– Ну как чего? Со зверем милуется! Медведь-то прирученный, понимает, кто его хозяин, но чтобы не забывал того, следует частенько его вот так прикармливать да гладить. Князь своих медведей чуть не ежедневно обихаживал.

– И не боялся? По зримозаписи твоей цветка души не увидать…

– Маленько побаивался, – признал Алёшка. – Но ему ж и страх в удовольствие, он же такой… был… Кровопийца, да не трус. Тянуло его к опасности, по ауре очень заметно. Вы глядите, что сейчас будет.

Поначалу я не понял, на что следует обратить внимание. Ну, князь. Ну, медведь. Уплетающий сырую говядину медведь… довольный медведь… порыкивающий медведь… чем-то всё же недоволен.

Да и немудрено. Жирная тёмно-сизая муха вьётся перед его мордой, зудит пронзительно, и мало сказать вьётся – атакует. То в правый глаз летит стремительно, то в левый, а то садится на кончик носа. Как будто нет у неё другой заботы, кроме как зверю досадить.

Князь этой мухи то ли не замечал, то ли не придавал никакого значения. Обнимал шею зверя, шептал что-то ему в ухо… но медведю уже было не до князя. Он рыкнул, мотнул головой – не помогло. Муха отставать не желала.

Медведь взревел уже громче, махнул лапой – но с тем же успехом мог бы отгонять солнечный зайчик. Муха неотвязно домогалась его внимания. И добилась-таки своего – зверь осатанел от ярости. Попытался схватить настырную мелочь зубами – не удалось. Попробовал расплющить её когтистой лапой – и без толку.

Модест Яковлевич сообразил наконец, что со зверем что-то не так, и заговорил с ним ласково.

– Пустое, Мишаня, не обращай внимания… Уж мне ли не знать, как всякие ничтожества вокруг вьются…

И то были последние его слова. Перещёлкнуло, видать, в мозгу у рассвирепевшего медведя, и помстилось ему, будто добрый хозяин заодно со злобной мухой. Резкий удар – и голова князя трещит, сминается, точно упавший наземь арбуз. Хлещет кровь – тёмная, густая. Распалённый её запахом Мишаня рвёт когтями скорченное тело, и кричат истошно псари, тычут сквозь прутья дубиной… а потом глухо бухает выстрел.

– Слушай, убери, а! – попросил я. – Всё и без того понятно, не хочется кровищу эту досматривать.

– Становишься настоящим Светлым, – невесело засмеялся мальчишка, и тотчас конюшня исчезла, перед глазами у меня вновь был Алёшка на облучке, мотающиеся гривы коней, бегущие назад сугробы…