Книга Проданная замуж - Хамфри Прайс

— Да, конечно. В какой он больнице?

— «Виктория», четвертая палата.

— Ему очень плохо? — Мне с трудом удавалось говорить из-за кома, застрявшего в горле.

— Приезжай поскорее.

Тут Сайбер повесил трубку, не сказав даже «до свидания».

Когда Осгар вернулся вечером домой, я сообщила ему, что утром должна ехать в Глазго, и объяснила почему.

— Зачем ты едешь? А если там будет Манц или, еще хуже, твоя мать?

Я вздрогнула при мысли об этом, но не утратила решимости.

— Ну и пусть. Я должна повидаться с отцом, пока не поздно. Если столкнусь с кем-нибудь из них, значит, так тому и быть.

На следующее утро я села на поезд, отправлявшийся в 6.07. Состав держал путь на север, а воображение рисовало мне жуткие картины. А что, если я и правда столкнусь с Манцем? Он отсидел в тюрьме за попытку похищения людей, и, хотя я не видела все это время ни его, ни кого-либо из родственников, я знала, что виноватой он считает меня. В конце концов, таким он был человеком. А как же мать? Что я буду делать, если увижу ее? Или еще кого-то из родственников? Они станут проклинать меня, затащат в подворотню, изобьют и оставят умирать? Я сама себя запугивала, поэтому решила пройтись в буфет, который находился в хвосте поезда, и купить себе чашку кофе. Вернувшись на место, я вытащила из сумки журнал и попыталась читать, вот только слова расплывались у меня перед глазами и я всю дорогу ерзала и вертелась на сиденье.

Когда поезд прибыл в Глазго, я взяла такси и поехала в больницу. Сайбер говорил о четвертой палате, и мне показалось, что прошли годы, пока я пробиралась по коридорам и лестницам, чтобы попасть туда. Я некоторое время стояла у двери в палату, собираясь с мыслями. А потом толкнула дверь, подошла к медсестре и спросила, где мой отец.

— Вторая кровать с того конца, — ответила медсестра, указывая на нее и ободряюще улыбаясь.

Я прошла четыре кровати, и на каждой спал пожилой мужчина. А потом стала в ногах той, на которую указывала медсестра. Человек, которого я увидела, не был похож на моего отца. На постели лежал седой, болезненного вида мужчина, к руке которого была присоединена капельница. На пороге смерти. Я чуть было не вернулась к медсестре, чтобы переспросить, не ошиблась ли она. Но потом он открыл глаза, и лицо его озарилось той самой яркой улыбкой, которую я всегда любила.

— Я знал, что ты придешь, — произнес папа тихим голосом, так что я едва смогла разобрать слова.

Я подошла к краю его кровати, мы обняли друг друга и долго не разнимали объятий. Мы молчали. У меня на глаза навернулись слезы, но я не хотела, чтобы папа видел, как я плачу, поэтому я часто заморгала, сдерживая их. Наконец мы разомкнули объятия.

— У тебя такой болезненный вид, папа. Что случилось?

Отец выглядел не просто больным; казалось, что ему восемьдесят пять, а не пятьдесят пять, как было на самом деле.

Папа слабо покачал головой.

— Да нет, мне уже стало лучше. Видела бы ты меня на прошлой неделе. — Он смолк, пристально изучая мое лицо. — А ты выглядишь, как всегда, неплохо, Сэм. Ты счастлива?

— Да, папа, — сказала я, жалея, что не догадалась привезти с собой фотографии Азмира и Азима. Помня собственное детство, я позаботилась, чтобы у нас было множество фотографий мальчиков, и на каждом этапе их юных жизней. Иногда, когда сыновья были в школе, я смотрела на эти снимки и жалела, что на себя в таком возрасте посмотреть не могу. — Теперь я очень счастлива.

Мы проговорили не один час, предаваясь воспоминаниям обо всем, что делали вместе, о временах, когда папа тайком водил нас в зоопарк, на ярмарку или в библиотеку и как ему потом попадало.

— Достань, пожалуйста, радиоприемник вон оттуда, — указал отец на тумбочку возле кровати.

Я открыла дверцу, достала маленький голубой приемник и передала папе.

— Нет, оставь его у себя, — сказал отец. — Отдай моему любимому внуку.

Я спрятала приемник в сумку, а на глаза снова навернулись слезы. Это выглядело как прощальный подарок. Мне хотелось побыть с папой еще, но он сказал, что Манц обычно приходит навещать его в полдень и он не хочет, чтобы мы встретились. Я обняла и поцеловала отца, перед тем как попрощаться. Выходя из палаты, я продолжала оглядываться и махать рукой.

Живя в детском доме, я видела отца чаще, чем за все последующие годы, и в детском доме я была счастливее всего. Я знала, что это не простое совпадение.

Как я и ожидала, Сайбер больше не звонил мне до смерти отца.

— Похороны во вторник, — сказал он. — Мы хотели похоронить его завтра, но нам не разрешили забрать его из больницы.

— Я приеду первым поездом во вторник, — произнесла я, пытаясь справиться с комом в горле. — Буду на месте около десяти.

— Да, думаю, это правильно. И уехать тебе лучше в тот же день. Все будут расстроены, так что не стоит тебе затягивать визит и расстраивать их еще больше, — сказал он, после чего раздались гудки отбоя.

Я дрожащей рукой положила трубку и разрыдалась. Осгар обнял меня и принялся покачивать, как я обычно делала, когда кто-то из мальчиков расстраивался. Мы решили, что ему не стоит ехать на похороны, потому что его присутствие только подлило бы масла в огонь. Осгар понимал, что Манц не слишком ему обрадуется, и не хотел становиться причиной скандала в такой день.

Я приехала в Глазго и села в такси. Мать переехала из района, который называла «маленьким Пакистаном», после того как я сбежала из дому, а Манца посадили в тюрьму. Сайбер сказал, что ей тяжело было оставаться там, где люди знали о случившемся. Я вошла в дом и увидела Сайбера, ожидавшего меня в коридоре. Я протянула руки, чтобы обнять брата, но тот отстранился. Я подавила желание всхлипнуть, а Сайбер опустил взгляд в пол и указал на одну из дверей.

— Женщины там, — сказал он.

Я туго обернула вокруг головы шарф и шагнула в комнату. На полу сидели человек десять женщин, они плакали и читали молитвы. Тара, Ханиф и Мена сидели в центре комнаты. При виде Мены у меня екнуло сердце, и я пошла к сестрам со слезами на глазах. Тара подняла на меня взгляд. Мне до боли захотелось, чтобы она обняла меня. Мы никогда не были близки, но приходились друг другу родными сестрами, и наш отец только позавчера скончался. Мне хотелось скорбеть вместе с ними, разделить то единственное, что было для нас общим.

— Не садись здесь, — сказала Тара. — Сядь там. — Она указала на пустующий угол рядом с камином.

Я задержала на сестре взгляд и увидела, как полыхнули гневом ее глаза. Я кивнула и села туда, куда она мне указала. Остальные женщины беспокойно ерзали и кивали, когда я переводила на них взгляд.

Но как бы ни относилась ко мне Тара, она не могла помешать мне скорбеть об отце и молиться, чтобы он попал в лучший мир и обрел счастье.

Мужчины, родственники покойного, — Манц, Сайбер, Салим, Башир и еще несколько человек, которых я не узнала, — вошли с гробом отца и оставили его здесь, чтобы мы могли попрощаться: женщинам не позволялось ходить на кладбище. Ни один из мужчин не взглянул в мою сторону. Тара, Ханиф и Мена подошли к гробу, поддерживая друг друга и громко рыдая.