Книга Созерцатель - Алексей Пехов

– И ты хочешь привести меня в тайное укрытие твоих товарищей? Я, конечно, польщен доверием, но они не пустят мне пулю в лоб только потому, что испугаются шпионов дукса? Любой человек, скрывающийся от власти, может здорово перенервничать, когда в его убежище приходит чужак. Люди обычно хватаются за пистолеты и не всегда после этого додумываются задавать вопросы.

– Пока я за тебя ручаюсь, тебе ничто не грозит.

Довольно слабая аргументация, на мой взгляд, но я не видел смысла продолжать ныть.

– Кофе там у вас есть?

– Получишь целое ведро, – улыбнулась она, сдвигая с земли большой плоский камень.

Под ним находилось углубление, частично заполненное водой, в котором лежал завернутый в брезент старый армейский гелиограф[96]. Девушка разложила треногу, надежно воткнув острые концы во влажную землю. Затем из непромокаемого чехла достала верхнюю часть прибора с зеркалом, стала закручивать винт, фиксируя его.

Я не стал ей указывать на неподходящие условия – солнце отсутствовало, а видимость из-за дурной погоды была отвратительной. Но она явно знала, что делает.

Вытащив из чехла квадратный карманный фонарь на сухих элементах[97], протянула мне:

– Подержи, пожалуйста.

Я сдвинул тугой рычажок, включая его и направляя на зеркало. Конечно, не солнечный свет, но разглядеть можно. Особенно если в бинокль.

Азбукой Финли-Бриза[98], дергая за шторку, закрывавшую зеркало, Мюр отправила короткое сообщение. В «Матильде» мы использовали такую же штуку, когда сели батареи в телеграфе, так что я, умевший стучать по телеграфному ключу[99], понял, что она пишет:

«Каштан здесь. Два человека. Заберите».

Каштан – это могло быть прозвище. А может, код, что опасности нет. Я не стал расспрашивать. Она повторила сообщение еще восемь раз, прежде чем на крыше одного из зданий слабо блеснул ответ: «Принято».

– Теперь надо подождать.

Лодка появилась лишь через час, когда, несмотря на дождь, я задремал под стеной, сидя бок о бок рядом с Мюр и набросив на себя брезентовый чехол от гелиографа.

Посудина пристала к каменному выступу, и я узнал Белфоера, моего «напарника» по скоростному заезду против жандармского катера. Он, как видно, тоже меня узнал – рожа у него стала хмурой, и ответил он на приветствие Мюр не так чтобы радостно. Рука поднялась и сразу же упала.

– Вилли в бешенстве, – предупредил он ее, когда она прыгнула на борт.

– Скажи то, о чем я не догадываюсь.

Он заворчал, словно потревоженный медведь, и его могучие плечи под брезентовым плащом пришли в движение.

– А твой друг? Откуда ты его снова вытащила?

– Он служил вместе с Кроуфордом, и тот за него поручился. К тому же Итан спас мне жизнь. Мы прошли Старую Академию насквозь, и без него я бы не справилась.

На этот раз он посмотрел на меня без раздражения, даже, может быть, с благосклонностью, хотя, конечно, я не готов был поручиться в этом, за его чертовыми стрекозиными очками нельзя было различить глаз. Но свободную руку с приклада старого дробовика он убрал.

– Решила довести старика до разрыва сердца. Ладно… Залезай, парень. Там решим, что ты за фрукт.

Белфоер направил лодку в Утонувшие кварталы, и я быстро потерялся в незнакомой части города, среди серо-желто-охряных сырых домов, коротавших последние годы жизни и напоминавших пилигримов, что отправились в долгое паломничество и погибли из-за стихии на середине тяжелого пути. Это был всего лишь пепел, оставшийся после некогда яркого костра. В отличие от Старой Академии, района такого же брошенного и покинутого, как и Утонувшие кварталы, здесь властвовала совершенно иная атмосфера.

Не смерти, страха, ужаса и болезни. А разочарования и тоски, плодящихся под туманом и завесой дождя, среди затопленных этажей и мостовых, над которыми мы проплывали. Так, наверное, и умирают одинокие люди, о которых все забыли. Как этот район Риерты. Когда всего лишь в нескольких милях от него огнем переливаются лучшие магазины Бурса, по паркам Земли Славных гуляют дамы в кружевных платьях, открыты театры и оперы, а по пивным Рынка гудит вечерняя жизнь.

Никто не видит или предпочитает не видеть, как на окраине доживает век одиночка. Люди считают за лучшее выкидывать из своей головы неприятные вещи, чем держать их в уме ежечасно.

Дома здесь были точно деревья, заставшие еще первые дни Сотворения мира. Теперь они, всеми брошенные, словно оказались среди бескрайних болот, задохнулись от их ядовитых испарений, умерли, оставив после себя лишь жалкие, гниющие от сырости оболочки. Для полного эффекта тут не хватало только огромной паутины, натянутой между улицами, превратившимися в протоки. Дождь зарядил еще сильнее. День явно не стремился к улучшению, и теперь строения выползали из дымки, как утесы, истерзанные прибоем, точно корабли, брошенные после посадки на мель.

– Не лучшее время года ты выбрал для визита, Итан. Поздней весной город прекрасен.

Мюр тоже мерзла, а потому куталась в запасной брезентовый плащ, одолженный у Белфоера. Кончик носа у нее покраснел от холода, и она сунула пальцы под мышки.

– Я жил здесь какое-то время. Сразу после войны. Не сказать, что весной, летом или зимой в Риерте более сухо, чем осенью.

Она хмыкнула, подтверждая верность моих слов.

Дождь все время попадал на очки лодочника, портя видимость, поэтому он все же снял их, оставив болтаться на кожаном ремешке на шее. Глаза у старикана оказались цвета бутылочного стекла – бледно-зеленые и прозрачные. Взгляд близорукий, а веки покрасневшие. Без очков на упитанном лице добродушного трактирщика появилась некая беззащитность. Очень обманчивое впечатление, по моему мнению.

Мы добрались до районов, где стоявшие некогда на сваях дома потеряли свою опору и ушли под воду по крыши, зияющие рваными дырами. Проплыли мимо торчащего из глубины, изгаженного птицами креста церкви, блуждая среди искусственных островов, поворачивали то на юг, то на восток, то на север, то снова на юг. Хотя в столь тусклом свете непогоды я не был готов поручиться, что правильно определяю направление.