Книга Искушение и разгром - Семен Лопато

Не выдержав бесконечного хождения, он присел на топчан. Она была перед ним. Ее образ был где-то рядом; отдаленно, печально улыбаясь, она, казалось, махала ему рукой, расставаясь то ли надолго, то ли навсегда, то ли так надолго, что по возвращении уже трудно будет воссоздать что-то и все будет совсем другим. Пронзенный, измотанный этим видением, понимая, что не должен сейчас об этом думать, чтобы сохранить себя для дальнейшего, но чувствуя, что для него сейчас все равно ничего не существует, кроме его поражения, он попытался переключиться, думая о чем-то другом, не связанном с ней. Вновь встав, он зашагал по камере. Поражение было здесь, оно никуда не делось; напружиненно и хмуро, словно разматывая тяжелую цепь, он вычленял и расставлял в сознании события и перемены, которые теперь должны были произойти, которые должны были наследовать случившемуся сегодня. Последствия, такие, о которых он даже не мог и подумать, выплывали одно за другим, показывая тот неожиданный след, который он, оказывается, отпечатывал в жизни других людей. Впервые за все это время он подумал о жене. Вспомнив о том, о чем забыл давным-давно, — о том, что, работая в проектной архитектурной мастерской, она получает там зарплату, которой не хватает даже на карманные расходы, которая полностью уходит на поездки на такси на работу и обратно, он понял, какой катастрофой, какой переменой основ все случившееся может для нее обернуться. На работу она ходила как в клуб, обсудить новости и пообщаться с подругами, зная, что в серванте есть железная коробка с долларами, откуда всегда можно взять любую сумму на текущие расходы, за годы привыкнув мгновенно получать от него любую запрошенную сумму, она потеряла годы, необходимые на переквалификацию, при резкой смене правил игры, ей было практически невозможно найти хотя бы сравнительно высокооплачиваемую работу.

Сталкиваясь с непривычной и небывалой для него задачей, перебирая давно забытые обстоятельства, он думал, что можно сделать для нее. Деньги дома были, когда-то давно он сделал в квартире два тайника, в каждом из которых было по двадцать тысяч долларов, две пачки были между секциями мебельной стенки, в специально выдолбленной полости, еще две были за навесным карнизом в его комнате, но привыкший сам решать все финансовые вопросы, он не додумался тогда рассказать ей об этом, а сама она никогда не нашла бы их. Плохо зная судебную процедуру, он пытался вспомнить, как вообще проходят суды и будет ли у него возможность увидеться с ней и рассказать ей об этом. Деньги были у него и на банковском счету, даже на нескольких счетах, но точно так же, даже теоретически не предвидя ситуации, когда о финансовых вопросах должен будет заботиться кто-то помимо него, он никогда не оформлял на нее никаких доверенностей, и сейчас она не имела никаких возможностей распоряжаться его счетами, да и вряд ли что-то точно знала о них. Были деньги и в сейфе на работе, по взаимной договоренности с Андреем, значительную часть своих доходов они вкладывали в дело, но Андрей был еще более закрытым человеком, чем он сам, при всей многолетней совместной работе и полном взаимном доверии они не были друзьями и не поддерживали никаких личных отношений, он знал, что у Андрея жена и дочь, тот знал то же самое о нем, и это было все, делиться какими-либо личными обстоятельствами у них было не принято. В принципе, жена, зная о существовании Андрея, могла бы обратиться к нему и, вероятно, получила бы помощь, но они были незнакомы и никогда не видели друг друга, а значит, и это было не более чем возможностью.

В который раз перебирая ситуацию, понимая, что ничего не знает о юридической процедуре, в частности не зная, имеет ли право подследственный оформить доверенность на принадлежащие ему денежные средства и какой юрист мог бы это оформить, он шаг за шагом осознавал, насколько разрушительные, судьбоносные последствия будет иметь случившееся для его близких. Весь уклад жизни, учеба его дочери в платной гимназии, ее ежегодные поездки вместе с матерью за границу, возможность не замечать материальную сторону жизни, все это оставалось в прошлом, и оставалось по его вине. Прикидывая, сколько лет заключения ему могут дать на суде, он думал о том, успеет ли он выйти из тюрьмы к тому времени, когда дочери надо будет поступать в институт, и успеет ли он заработать деньги, необходимые для оплаты репетиторов, подготовки, а возможно, и самого обучения, если институт будет платным. В том, что касалось дочери, впрочем, деньги были не главным, он понимал, что отнимает у нее и у себя самое главное — время. Он покидал ее в тот самый момент, когда его присутствие было ей нужнее всего, когда черты характера, которые в будущем могли бы стать главными и опорными в ее судьбе, только начинали формироваться и нужно было его участие, не какое-то специальное воспитание, а просто его присутствие, чтобы черты эти могли свободно и спокойно взрасти и укрепиться. Кое-что уже обозначилось в ней, со странной смесью улыбки и боли он вспомнил, как пару месяцев назад, когда они сидели рядом на диване и он сказал ей что-то похвальное о ее гладких, шелковистых волосах, она, весело вздернув нос, вдруг ответила ему: «Да, эту половину головы я мою Head&Shoulders». Этот случай многое сказал ему, он понял, что она унаследовала его чувство юмора, причем активное, качество, редкое у женщин. Это были зачатки; для того чтобы они укрепились и стали частью ее натуры, нужно было обычное, повседневное общение с ним, теперь он отнимал это у нее, и это значило, что без него, без этого общения с ним это качество не разовьется, останется втуне, и это почему-то казалось ему сейчас обидней всего.

Прервав хождение по комнате, он остановился, наклонившись и уперевшись в стену кулаками. Непривычные мысли и воспоминания о том, о чем он раньше никогда не думал, обстоятельства, которые он до того считал обычными и само собой разумеющимися, выйдя из-под его контроля, вдруг стали важными и значительными, вырванный из их почвы, в один миг оставив вместо себя пустоту, он силой этого рывка и их поднял на дыбы, подвергнув риску и разрушению жизненный уклад своих близких. Но дело было не только в этом. Внезапно почувствовав, что находится рядом с чем-то важным, вдруг прорвавшись чувствами к чему-то, чего он не понимал раньше, он вновь ускоренно зашагал по камере. Беспощадная ясность полученного урока, как холодным ветром толкнув и взметнув его, подняла его над тем, что составляло его жизнь, над пространством событий, завесы рухнули, уже не видя ни стен, ни преград, в ярости он рывком оглянулся, впервые понимая главное, понимая истину.

Ты можешь жить как угодно, делать что захочешь, быть недовольным собой, мучиться от нерешенных вопросов, выносить самому себе самые жестокие приговоры, ты имеешь полное право быть несчастным. Ты не имеешь права только на одно — проигрывать. Поражение выбрасывает тебя из круга сущего, в один миг оно делает из тебя шута и клоуна, роняет в грязь все, чем ты жил, твои мысли и переживания становятся равными нулю, переживания проигравшего пошлы и непристойны, мысли проигравшего, будь они стократ глубоки и изощренны, никого не интересуют. Но не этим оно страшно. Оно страшно тем, что, по сути, не является твоим. Тебе самому мало что нужно, то, что действительно важно для тебя, твоя внутренняя жизнь, протекает незаметно даже для самых близких для тебя людей, независимо от материальной жизни, по ней невозможно нанести удар, сам ты, по сути, неуязвим, у того, кому ничего не нужно, невозможно ничего отнять. Поражение бьет не по тебе, оно бьет и перечеркивает твоих близких, тех, кто связан с тобой и зависит от тебя. Но вдвойне страшно, если причиной бедствий оказывается твоя внутренняя жизнь, необдуманный поступок, сделанный из-за нее, сделанный под влиянием чего-то такого, что важно лишь для тебя одного и не касается никого, кроме тебя одного. Твоя духовная жизнь оказывается причиной бедствий. Но твоя духовная жизнь — ноль, она имеет какую-то ценность и серьезность, лишь когда решена другая жизнь — практическая. Твоя духовная жизнь — это твой подарок самому себе, подло и недостойно делать самому себе подарки, когда люди, близкие тебе, не получили от тебя не только подарка, но даже самого необходимого, того, на что они имели право рассчитывать, потому что ты сам, по своей воле, самим фактом своего существования подал им эту надежду. Они не знают и не догадываются о твоей духовной жизни, их проблемы практичны, и не потому, что они устроены проще или грубее тебя, а потому, что у них меньше сил для преодоления жизни и все их силы уходят на это преодоление, не оставляя остатка на движение жизни духовной. В каждой женщине тлеет нераскрытый дар, из-под ее пера в случайную минуту улыбки и солнечного света может выйти чудесный легкий рисунок, в котором душа ее блеснет освободившимся на секунду сердечным светом, но, задавленный жизненными нагромождениями, он останется втуне, и грубость жизни возьмет свое снова, и рисунок так и останется на случайном листе бумажки лежать на подоконнике, пока касание ветра не захватит его и не унесет за окно, в уличное ничто. Ты должен помнить об этом, ты не имеешь права забывать об этом, и поэтому у тебя нет права на поражение. Тебя должен вести долг, кроме тебя никто не сделает вещи такими, какими они должны быть, тот, кто не выполняет своего долга, простейших обязательств, не имеет права на внутреннюю жизнь и душевное движение. Побеждать! Отбрасывая оправдания, не позволяя себе чувствовать ударов — побеждать! Тебе нужна победа. Ты должен побеждать в жизненных обстоятельствах не потому, что победа — это то, ради чего ты живешь, и не потому, что победа приносит тебе удовлетворение, ты отлично знаешь, что она не приносит тебе удовлетворения и не может его принести и это вовсе не то, ради чего ты живешь, ты должен побеждать, потому что этого требует долг, потому что таковы жизненные законы. В мире действуют правила, которые чужды и не близки тебе, но эти правила есть, и для большинства людей лишь они являются близкими и понятными, и ты не можешь ничего изменить, ты должен принять чужие правила и победить по ним, победить, не смешиваясь с ними, стоя выше их, в какие бы гонки тебя ни втравливала жизнь, ты должен участвовать, ты должен выигрывать эти гонки, презирая их. Ты не американец, чтобы радоваться призу, посмотри на приз и выброси его, но лишь победив, ты должен думать о главном и идти дальше. Путь долга, победа и презрение к плодам победы, вечный поиск — русский путь. Споткнувшись о ведро и чуть не расшибив себе лоб об стену, Сергей, уперевшись в бетон ладонями и оглянувшись, отжался от стены и снова подошел к топчану. Присев на секунду и тут же вскочив, он снова зашагал по камере. Увидев вокруг себя стены, которых не видел все это время, криво усмехнувшись, он потряс головой, подумав, через сколько лет он сможет применить все то, о чем думал только что. Вокруг были серые стены; внезапно захотев услышать какой-то звук, он пнул ведро, отозвавшееся ему сухим скрежетом о пол; на этот раз действительно почувствовав секундное опустошение, он опустился на топчан, широко расставив ноги и упершись локтями в колени. Чувство абсурдности всего происходящего и его самого, сидящего и размышляющего о победах, охватило его, подняв с бетонного пола выщербленный камешек, он бросил его в ведро; железно чиркнув о борт ведра, камень упал на дно; словно отвечая ему, из-за массивной двери вдруг послышался какой-то железный лязг. Решив, что дело дошло до слуховых галлюцинаций, Сергей недоверчиво поднял голову, лязг, однако, повторился, секундой позже его сменил отчетливый скрежет ключа в замке, еще секунду спустя дверь медленно откатилась. Ожидаемого силуэта охранника в проеме, однако, не возникло, вместо этого после паузы в просвете показалась согнутая фигура, обращенная к Сергею спиной и явно что-то тащившая. Мгновеньем позже стало ясно, что этим «чем-то» было бесчувственное человеческое тело, которое посетитель с натугой волочил по полу, ухватив за подмышки. Слегка охренев, Сергей, сидя на топчане, наблюдал за процедурой. Уже практически втащив массивное тело в камеру, так что ботинки пересекли порог, посетитель, не разгибаясь, обернулся. Это был Вадик. Напрягаясь для очередного усилия, он, как ни в чем не бывало кивнув Сергею, шевельнул головой в сторону проема.