Книга Мальчики-мальчишки - Наталья Горская

Он опять вспомнил современные фильмы, но теперь уже отечественные, где вечно мятые и небритые герои-следователи, которым не до шейпингов-пилингов-лифтингов на манер американских коллег, и даже не до элементарного сна, в таких случаях или вовсе оказываются круглыми бобылями без семей и детей, когда «любимая работа» вытесняет из жизни всё остальное, или же безропотно отдают на заклание своих близких, а потом ходят весь фильм, сделав морду кирпичом: «Я столько горя хлебнул, что вам и не снилося». Ну что ж, всё правильно. Ещё доктор Чехов заметил: «Кто выше всего ставит покой своих близких, тот должен совершенно отказаться от идейной жизни». В конце фильма преступника всё-таки ловят по закону жанра, хотя это не факт, что он получит срок, а следователь-горехлебатель смотрит в глаза убийце своих близких, оттопырив челюсть для устрашения, и думает, что тот прямо-таки переродится сейчас от такого взгляда, просто-таки реинкарнируется для новой и кристально честной жизни… Ага, щас! Уже разбежался он в честную жизнь, да споткнулся на ровном месте. А то любят снимать фильмы на потребу впавшей в мистицизм от безысходности и неопределённости бытия публики, где преступника наказывает не закон, но зато само провидение, промысел Божий. Дескать, товарищ, верь: твой палач не уйдёт от возмездия! Этот уйдёт. Этот, говорят, и из могилы может вылезти. Такой и самому провидению сделает предложение, от которого оно не сможет отказаться. Мало что ли, палачей, которые доживают припеваючи до глубокой старости? Просто людям легче жить с верой в справедливость, которой нет. Да и какое дело высшим силам до всего этого, что происходит здесь, в этом стремительно вымирающем от пьянства и от безработицы то ли городе деревенского типа, то ли посёлке городского типа в десять тысяч зарегистрированных жителей, который даже не отмечен на карте огромнейшего государства мира? Какое дело провидению до тебя – маленького винтика большой и бессердечной системы?.. Но твоя жена должна родить сына! А эти звери даже уже знают, кого она должна родить через два месяца…

В деревне, где у простых людей одинаковые условия жизни, где нет банковских счетов и дорогих вилл, положения в высшем обществе и знатного происхождения, где женщины рано стареют, потому что уделяют мало внимания себе, а все силы тратят на семью и труд, стремясь, прежде всего, быть хорошей женой и матерью, а не яркой индивидуальностью, где всем приходится одинаково много работать, чтобы хоть как-то выжить, если пока ещё кто и любит друг друга, то просто как живой человек любит другого такого же живого человека. Не за регалии и деньги, а за человеческие качества, которые не продаются и не покупаются ни за какую валюту. И следователь любил свою жену, а она любила его именно такой вот простой любовью исчезающего вида, как редко и случается теперь в современном, ищущем во всём рациональность и выгоду, мире. А теперь он должен отдать всё это какому-то головорезу, который, говорят, также предупреждал предыдущего следователя не возбуждать дело против одного из его бандитов. Когда тот отказался, то к Вожатому привезли младшую сестру следователя, и он приказал ей позвонить своему брату и сообщить, что они ей угрожают. Она, глупая, рассмеялась, закурила и презрительно выпустила струю дыма в сторону Вожатого, после чего тот загасил сигарету об её нос и пальцами оторвал ей нижнюю губу от челюсти до подбородка. Теперь сестра бывшего следователя не может ни курить, ни говорить. Ни родить. Уж что они там с ней сделали «по женской части», но девка потом два раза пыталась руки на себе наложить.

А жена другого следователя, который был ещё до предыдущего, так волновалась за работу мужа, так боялась, что рано или поздно к ним в дом пожалуют бандиты со своими требованиями и начнут рвать их детей у них на глазах, что когда они в самом деле только переступили порог их дома, она сразу же мгновенно умерла от разрыва сердца, хотя ей ещё не было и тридцати лет.

– Что ж вы такие нервные-то все? – усмехнулся тогда Вожатый, когда узнал об этом. – С таким сердчишком надо сразу было в монастырь идти, а не замуж за следователя.

– Ничо, другую жену себе найдёшь, – «успокаивало» следователя начальство, когда он начал было роптать. – Мало бабья кругом, что ли? Любая рада будет, что её, наконец-то, замуж взяли.

И вот кто они все в этой стране – эти безымянные жёны, дети, жертвы «новой России»? Так, винтики. Беззащитные, беспомощные человечки, оставленные один на один с этой озверевшей жизнью.

Теперь новому следователю приходится думать, почему он должен отказываться от простого человеческого счастья ради гражданского долга? Почему в России эти два долга постоянно расходятся в разные стороны? Что тут выбрать: долг человеческий или гражданский? «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан», – вспомнил он вдруг Некрасова. Ты поставлен сюда для заботы о чистоте общественных рядов, и если кто-нибудь «ударит в правую щеку твою, подставь для удара другую». А это откуда? Из Нагорной Проповеди? Христос так сказал. Но у Некрасова и Христа не было семей, не было детей. Одинокие гении и одинокие боги учат живых людей своей одинокой философии. Одинокий человек силён только своим одиночеством: никто ему не дорог, нечем его уязвить. В этом извращённом мире считается красивым приносить себя в жертву, но ведь не своих же близких! Выполнишь свой долг следователя – тебя перестанут считать мужиком, поведёшь себя как мужик – перестанешь быть следователем. А почему, собственно, ты современный человек с высшим образованием – должен вести себя, как самец? Ведь тут же не лес с диким зверьём!.. Хотя вся эта окружающая действительность как раз больше похожа на лес, и его обитатели намного свирепее и опаснее зверей. Так кто же ты?..

Он вспомнил, как искренне мечтал честно жить, трудиться по совести и бороться с преступностью, которая раньше представлялась ему каким-то отвлечённым понятием, чужой войной, которая идёт где-то далеко и его никак не коснётся. В вузе ему никто не объяснил, что надо делать, когда эта самая преступность приходит к тебе собственной персоной и берёт за горло. И вот этот ужасный человек способен лёгким движением руки уничтожить весь его такой, как оказалось, хрупкий мир, которым он всегда так дорожил! До того стало горько и тошно следователю от этих мыслей, что он вдруг с ужасом ощутил слёзы на своих глазах. Он испугался, что Вожатый сейчас увидит эти слёзы и начнёт издеваться над ним. Он краем глаза посмотрел на подозреваемого, но увидел, что тот пристально смотрит на него своим страшным, мохнатым взглядом волка, без тени усмешки:

– Э-э, ребёнок, и чего тебя понесло в следователи-то? Кой чёрт занёс тебя на эти галеры?.. Ах, цыплята-цыплята, ну что же мне с вами делать?.. Не за своё дело ты взялся, а это хуже всего. Слишком уж ты такой… даже не знаю, как и сказать, какой…

– Какой это «такой»? – шмыгнул носом молоденький следователь и ещё больше расстроился.

– Слишком уж ты веришь в человеческую совесть и порядочность, – каза лось, что Вожатый сам очень расстроен за следователя. – Ты что же, действительно подумал, что я пришёл, чтобы чистосердечное признание сделать?.. Вот тоже странное слово: «чистосердечное». Это у кого нынче может быть чистое сердце? Кто только придумал такое слово применять в юриспруденции? Не иначе у церковников позаимствовали. А «раскаяние» или «помилование» тоже странно звучат – ты не находишь? Прямо-таки милость божья и отпущение грехов на уровне бюрократии. Кадилом каким-то от всего этого пахнет. Не люблю я это всё… А ты запомни, что сломает тебя эта работа. Перемелет в фарш и костную муку.