Книга Опасные гастроли - Далия Трускиновская

Мальчик готов был толковать о лошадях бесконечно, и нам стоило некоторого труда заставить его говорить о людях.

Оказалось, что в области цирк он — идеалист. Все, о ком бы мы ни спросили его, были замечательные люди, добросердечные и отзывчивые. Его послушать — так труппа господина де Баха была отрядом ангелов, командированным на грешную землю для исправления нравов.

— А может, так оно и есть, — сказал Алексей Дмитриевич. — Они должны друг за дружку держаться. Вот на судне — казалось бы, все разные, могут чего-то и не поделить, а как приглядишься — все заодно.

Давай, Ваня, поступим иначе. Составим список твоих товарищей — и ты про каждого расскажешь особо.

Я спорить не стала — мне не хотелось смущать юного идеалиста объяснением этой горячей дружбы. Балаганщики видели, что директор покровительствует новичку, а кому охота ссориться с директором?

— Итак, Лучиано Гверра. Что ты о нем скажешь?

— Он замечательный товарищ! Самый добросердечный человек в мире! Все в труппе его любят и уважают.

Мы переглянулись — мальчик еще не знал, что Гверра убит.

— А не бывало ли так, что он кому-то солгал? Ввел в заблуждение? — спросил Алексей Дмитриевич.

— Нет, он никогда не лжет. Даже сам господин директор хвалил его за это. Зашел спор, кто лучше делает стойку, Лучиано или его брат Александр. Лучиано прямо назвал свои недостатки. Я тоже пробовал делать стойку, но пока плохо получается. Я боюсь прогибаться.

Оказалось, речь идет о вольтижерском кундштюке. Вообще вольтижеры ездят без седла, лошадь опоясана широким кожаным ремнем наподобие подпруги, именуемым гуртой. К гурте приделаны деревянные ручки. Держась за них, вольтижер может скакать вверх ногами. Совершенно бесполезное, на мой взгляд, умение.

— А что ты скажешь о Казимире?

— Казимир — мой друг! Он всегда обо мне заботится — и он, и Герберт. Герберт тоже ездит на липпицианах, но он — моложе, а Казимиру тридцать два года. И с Гербертом не поговоришь — он из какого-то маленького княжества, что я даже названия такого не слыхал, где-то у французской границы, у них там своя речь. И Матиаса тоже понять трудно — наполовину англичанин, наполовину швед.

— То бишь, у вас не цирк, а вавилонское столпотворение, и недостает лишь китайцев? — спросил Алексей Дмитриевич.

— Так на то он и цирк! — с горячностью отвечал Ваня. — В нем должно быть собрано все лучшее — лучшие наездники, лучшие акробаты! Вон сам господин де Бах — из Курляндии! А Люциус — австриец, но он в Париже у самого Франкони выступал! Он умеет готовить номер «Адская лошадь»! Это Франкони придумал — он выезжает, и вдруг лошадь становится как огонь, отовсюду бьет пламя, и с копыт, и из ушей, и с боков, и сам Франкони тоже весь в огне. Это особые петарды, их не всякий умеет делать. А Карл Шварц — из Франции, но он выступал и в Англии тоже. Он в цирке давно — наверно, сорок лет. Он говорил, что его взяли в труппу мальчиком, он учился у самого знаменитого Астлея. А ногу он сломал в Италии. Но господин де Бах сказал, что пока он жив, Карл без куска хлеба не останется.

Я сидела и записывала комплименты. И вот что у меня получилось.

Кристоф де Бах — ангел в должности директора цирка.

Трое его сыновей — лучшие в мире наездники, прекрасные товарищи.

Старый помощник де Баха, Йозеф, — выступал еще вместе со знаменитым наездником Гиамом, которому сам французский король аплодировал, а случилось это более полувека назад. Йозеф был тем самым мальчиком, что стоял на голове у Гиама, когда тот несся по манежу на двух галопирующих лошадях, расстояние между которыми было не менее двух аршин (если верить Йозефу). Это называлось «римская почта». Попробовал бы он теперь взгромоздить свои восемь пудов кому-либо на голову!

Жонглер Гримальди — фанатик своего ремесла, кидает шарики и тарелки всюду — в манеже, на конюшне, на цирковом дворе, нелюдим, а откуда родом — никому не известно. Взял себе звучную итальянскую фамилию — стало быть, итальянец, хотя, говорят, лет пять назад он был мусью Лариоль. Ни в чьей дружбе не нуждается, ни и ни с кем не ссорится — кроме как с женой, а жена его — горничная госпожи де Бах и ее невестки.

Наездник Адам — тот самый, что показывал «римскую почту» в цирке де Баха. Тоже добрейшей души человек, лучший друг Гверры. Я вспомнила его — это был верзила, феноменально длинноногий. Он не только стоял на двух лошадях, но являл собой живую арку, в которую пробегали попарно другие лошади. И при этом, одной рукой держа поводья, другой держал трубу и дул в нее, исполняя какой-то бравурный марш, а музыканты ему подыгрывали.

Наездник Матиас — он же «мадам Анго». Он, переодевшись дамой, смешил публику до упаду своими ужимками, хотя что смешного в попытках пьяной бабы взгромоздиться на лошадь? Человек добродушный и веселый, всегда готовый оказать услугу, а вот трезвый — не всегда. Это он, обучаясь делать «четверной курс» (так Ваня назвал кундштюк, в котором четверо наездников заскакивают на бегущую лошадь), неудачно соскочил, запутался в метле и повредил ногу. Откуда родом — неизвестно; может статься, из Португалии, а может, он эту Португалию успешно выдумал, чтобы казаться в цирковом мире значительнее.

Наездник Люциус — уже почти не наездник, передал свой номер «Трактирщица в седле» Матиасу, а сам ставит пантомимы, в итальянском стиле и конные. В сколоченном на скорую руку цирке их показывать нельзя — великолепно, как в Вене, не получится, а кое-как — господин де Бах не хочет. И потому Люциус развлекается, придумывая всякие смешные штуки: выходит вместе со служителями убирать манеж и развлекает публику своей неуклюжестью…

Наездник Казимир — еще один лучший друг Гверры. Превосходный учитель, щедрый и бескорыстный…

— Знаешь что, Ваня? Давай-ка опустимся с небес на землю, — сказал наконец Алексей Дмитриевич своему восторженному племяннику. — Этот твой замечательный Казимир пытался обокрасть Гверру. Если бы не мы с Гаврюшей — и обокрал бы.

— Дядюшка, этого не может быть!

— Может, и вот доказательство — я успел сорвать у него с головы парик. Ты ведь знал, что он носит парик, чтобы принимали за мальчика?

— Знал…

— Так что начинаем сначала. С кем дружил Гверра, с кем он лучше всего ладил?

Оказалось, что именно Казимир и Адам были главными и неразлучными приятелями итальянца, они часто обедали и ужинали вместе. А не ладил Гверра с музыкантами — Гофманом, Герингом и Гроссом. Один из них, как я поняла, считался отцом Клариссы.

— Это уже кое-что, — сказал Алексей Дмитриевич. — Видимо, музыканту перепадало от де Баха деньжат за то, что он был мнимым папашей. А если бы Кларисса вышла замуж за итальянца и уехала с ним, музыкант остался бы на бобах. Вот прекрасный повод!

— Алексей Дмитриевич, — торопливо сказала я. — Ваня устал. Давайте-ка обсудим все это без него!

И мы продолжили поиски убийцы в той комнате, что была предназначена мне.