Книга Мемуары фельдмаршала. Победы и поражение вермахта. 1938-1945 - Вильгельм Кейтель

Незадолго до полуночи – в то время, когда акт о капитуляции должен был вступить в силу – меня и моих помощников проводили в столовую казарм. Когда часы стали бить, мы через боковую дверь вошли в большой зал столовой, и нас провели к длинному столу прямо напротив нас, где для меня и моих сопровождающих оставалось три свободных места; остальное наше окружение было вынуждено стоять позади нас. Все углы зала были переполнены и ярко освещены лампами. Три ряда стульев шли через всю длину зала, а один ряд, поперек его, был заполнен офицерами; генерал Жуков занимал председательское кресло с представителями Британии и Америки по обе стороны от него.

После того как начальник штаба Жукова положил передо мной акт о капитуляции на трех языках, я попросил его объяснить, почему оговорка, которую я потребовал, не была вставлена в пункты текста о наказании. Он подошел к Жукову и после коротких переговоров с ним, под моим пристальным взглядом, вернулся ко мне и сказал, что Жуков определенно согласен с моим требованием и что меры наказания не вступят в силу в течение следующих двенадцати часов.

Церемония началась с нескольких вступительных слов; затем Жуков спросил меня, прочитал ли я акт о капитуляции. Я ответил: «Да». Его вторым вопросом было, готов ли я признать его, поставив свою подпись. И вновь я громко ответил: «Да!» Церемония подписания тотчас же началась, после чего я первый подписал этот акт, подтверждая его. В заключение я и мои сопровождающие покинули зал через дверь прямо позади меня.

Мы вновь вернулись на нашу маленькую виллу, за вечер нам накрыли стол, скрипевший под тяжестью холодных закусок и различных вин, в то время как в остальных комнатах для каждого из нас приготовили по отдельной чистой постели. Официальный переводчик сказал мне, что придет русский генерал и что к его приходу будет подан ужин. Четверть часа спустя появился старший квартирмейстер Жукова и попросил нас приступить к ужину; он просил нас извинить его, поскольку он не может остаться. Эта еда, вероятно, более скромная, чем та, к которой мы привыкли, извинился он, но мы должны принять то, что есть. Я не мог воздержаться от ответа, что мы совершенно не привыкли к такой роскоши и таким обильным банкетам. Было заметно, что он явно польщен этим высказыванием.

Мы все полагали, что эта Sakuska было все, что подадут нам на стол на этом «завтраке у палача», поэтому мы все были уже совершенно насытившимися, когда узнали, что за этим еще последует горячее жаркое из мяса, а в конце нам подали целые тарелки свежей замороженной клубники, чего я раньше никогда не пробовал в своей жизни. Очевидно, что этот ужин нам приготовили в Берлинском гастрономическом ресторане, и даже вина были немецкого производства. После обеда офицер-переводчик покинул нас; по-видимому, он был за хозяина. Я назначил наш вылет назад на шесть часов утра, и мы все легли спать.

На следующее утро в шесть часов утра нам подали легкий завтрак. Поскольку я собирался уезжать примерно в пять тридцать, меня попросили подождать начальника штаба Жукова, который хотел поговорить со мной о нашем обратном перелете. Мы все стояли у наших машин и ждали отправления. Генерал попросил меня остаться в Берлине; они попытаются предоставить мне возможность из Берлина отдать приказ о прекращении огня нашим войскам на Восточном фронте, как я того требовал днем ранее при обсуждении условий пункта о наказании. Я ответил, что, если они смогут обеспечить мне радиосвязь, я тотчас же дам необходимые радиограммы; они должны передать мне немецкие шифры. Генерал вновь исчез, чтобы узнать решение Жукова. Он вернулся с новостью, что отправить эти радиограммы мне все-таки не удастся, но генерал Жуков, тем не менее, все-таки просит меня остаться в Берлине.

Теперь я понял, что они замышляли. Я настойчиво потребовал немедленного вылета во Фленсбург, поскольку мне нужно было как можно быстрее передать оттуда измененные условия капитуляции нашим войскам; в противном случае я не могу отвечать за последствия. Он должен сообщить своему генералу, что я добросовестно все подписал и доверял слову генерала Жукова, как офицера.

Десять минут спустя этот начальник штаба вернулся опять и сообщил, что мой самолет будет готов к взлету через час. Я поспешно забрался в свою машину вместе с Бюркнером, Бем-Таттельбахом и переводчиком; эти господа заметили предпринятые попытки задержать меня еще более ясно, чем я сам, – по крайней мере, не менее.

Они сказали мне, что у русских, очевидно, слишком много выпивки и что победный пир в столовой был все еще в самом разгаре, когда мы благополучно уехали.

Переводчик спросил меня, какой дорогой я хотел бы проехать к аэропорту. Мы проехали мимо здания мэрии, замка, по Унтер-ден-Линден и Фридрихштрассе. Между Унтер-ден-Линден и Бель-Альянс-Плац были видны ужасающие следы боев. Огромное количество немецких и русских танков перегораживало Фридрихштрассе в нескольких местах, а улицы были усыпаны булыжниками разрушенных зданий. Мы вылетели прямо назад во Фленсбург и успокоились, только оказавшись в британском самолете и поднявшись в воздух. Во Фленсбурге мы приземлились около десяти часов.

Мы организовали обмен официальными делегациями с Монтгомери и Эйзенхауэром, чтобы облегчить отношения между нами. В субботу 12 мая во Фленсбург прибыла американская делегация, которую разместили на борту роскошного парохода «Патрия»; первое совещание было устроено в одиннадцать часов утра в воскресенье. Дёница попросили первым прибыть на борт «Патрии» на прием к американцам, в то время как я должен был появиться на полчаса позднее.

После того как Дёниц покинул корабль, был принят я; американский генерал сообщил мне, что я должен сдаться как военнопленный и должен был быть вывезен на самолете сегодня в два часа пополудни, в течение двух часов. Я должен передать мои официальные дела генерал-полковнику Йодлю; мне разрешено взять одного спутника и личного ординарца, а также 300 фунтов багажа.

Я встал, коротко отсалютовал своим фельдмаршальским жезлом и вместе с Бюркнером и Бем-Таттельбахом, которые сопровождали меня во время этой «аудиенции», уехал обратно в штаб. Я попрощался с Дёницем, который уже был проинформирован о том, что произошло, и в качестве спутников выбрал Менха и подполковника фон Фреенда, таким образом обеспечив им значительно менее трудные условия плена. Я передал Йодлю мои личные бумаги и ключи и поручил Шимонски передать моей жене одну или две личные вещи и письмо для нее, чтобы курьерским самолетом переправить их в Берхтесгаден. К сожалению, позднее британцы конфисковали у храброго «Шимо» все – даже мои ключи и банковскую расходную книгу, а также письма к моей жене.

Мы отправились в полет, пункт назначения которого был нам неизвестен, и после перелета через всю Германию приземлились в аэропорту Люксембурга; там со мной впервые стали обращаться как с военнопленным и перевезли нас в парк-отель в Мондорф, который был переоборудован в лагерь для интернированных. Зейсс-Инкварт уже прибыл туда раньше меня.

Во Фленсбурге я был еще сам себе хозяин; вместе с генералом Детлефзеном я приехал в аэропорт на своей собственной машине, и в эти два часа, совершенно неохраняемый, я мог бы покончить с жизнью, и никто бы не смог остановить меня. Но подобная мысль никогда не приходила мне на ум, поскольку я и представить себе никогда не мог, что меня ждет впереди такой via doloris[50], с таким трагическим концом в Нюрнберге.