Книга Пересыхающее озеро - Арнальд Индридасон

Когда хозяин принес в гостиную кофе, Эрленд спросил про Лейпциг. Ханнес попытался объяснить им, каково было положение студента в этом городе в середине пятидесятых годов. И в первую очередь он рассказал им о нужде, о добровольной трудовой вахте и о разборе завалов. О демонстрациях в День освобождения, об Ульбрихте и об обязательном участии в политзанятиях. Ханнес вспомнил о спорах, вспыхивавших в исландском землячестве по поводу социализма, свидетелями строительства которого они оказались. Он рассказал об оппозиционном движении и о коммунистическом «Союзе свободной немецкой молодежи», о советской власти и плановой экономике, о колхозах и, наконец, о тотальной слежке и доносительстве, которые обеспечивали молчание и отсутствие какой бы то ни было критики. Он поведал им о дружбе, сплотившей исландскую компанию, и об обсуждавшихся внутри нее идеалах социализма, который они считали единственно действенным ответом капитализму.

— Не думаю, что идея изжита, — произнес Ханнес, точно с ним кто-то спорил. — По-моему, социализм еще покажет себя, но, возможно, в какой-то другой форме, чем та, что мы знали. Социализм позволяет нам выжить при капитализме.

— Вы все еще считаете себя социалистом? — спросил Эрленд.

— Я всегда им оставался, — ответил Ханнес. — Социализм не имеет ничего общего с той неприкрытой злобой, в которую вылилась сталинская диктатура или уродливые режимы, процветавшие в странах Восточной Европы.

— Но разве не все принимали участие в славословии и лжи? — возразил Эрленд.

— Не могу сказать, — ответил Ханнес. — Я устранился от всего этого, понаблюдав за тем, как социализм развивается в ГДР. Меня ведь на самом деле выслали из страны за то, что я оказался недостаточно послушным. Не захотел влезать с головой в систему шпионажа и доносительства, которую они создали и красиво называли «гражданской бдительностью». По их мнению, это нормально, когда ребенок доносит на своих родителей и сообщает, что они уклоняются от партийной линии. Тут нет ничего похожего на социализм. Это страх потерять власть. То, что в конце концов и произошло.

— Что вы имеете в виду под словами «влезать с головой»? — уточнил Эрленд.

— Они хотели, чтобы я следил за своими университетскими товарищами, исландцами. Я отказался. Мне стало противно от всего того, что я там видел и слышал. Я перестал ходить на занятия по политинформации. Начал критиковать систему. Естественно, не в открытую, никто не осмеливался говорить о таких вещах во всеуслышание. Люди обсуждали болячки общества в тесном кругу единомышленников. В городе действовали оппозиционные ячейки молодежи, проводившие свои собрания тайком. Я познакомился с их участниками. Так вы нашли Лотара на дне озера Клейварватн?

— Нет, — ответил Эрленд. — Точнее, мы не знаем, кто это.

— Кто просил вас шпионить за вашими товарищами? — вступила в разговор Элинборг. — Кто это был?

— К примеру, Лотар Вайзер, — ответил Ханнес.

— Почему именно он? — настаивала Элинборг. — Вам известно?

— Он вроде как учился в университете, но ничего в действительности не делал, приходил и уходил, когда ему вздумается. Лотар бегло говорил по-исландски, и люди полагали, что он ошивается в университете по прямому заданию партии или молодежной организации, что значило одно и то же. Совершенно точно одной из его задач было следить за студентами и привлекать их к сотрудничеству.

— Какому сотрудничеству? — допытывалась Элинборг.

— Естественно, тут был широкий выбор, — ответил Ханнес. — Если кто-то знал, что его товарищ слушает западные голоса, об этом следовало известить «Союз свободной немецкой молодежи». Если кто-либо говорил, что не хочет идти на разбор завалов или другие «добровольные» работы, требовалось донести об этом куда нужно. Были и более серьезные случаи, как, например, антисоциалистические высказывания. Когда кто-либо не являлся на демонстрацию в День освобождения, это воспринималось как признак оппозиционности, а не просто лень. Так же и в случае, если люди не приходили на совершенно бесполезные собрания «Союза молодежи», чтобы участвовать в прославлении социалистических достижений. За всем этим внимательно следили, и Лотар был одним из тех, кто занимался общественным контролем. Нас подталкивали к стукачеству. Собственно, если кто-то никогда ни на кого не доносил, одно это воспринималось как враждебность.

— Может так быть, что Лотар просил и других исландцев сотрудничать с ним? — поинтересовался Эрленд. — Ведь он мог склонять к доносительству и ваших товарищей?

— Нет никаких сомнений в том, что он именно так и делал, — ответил Ханнес. — Вполне допускаю, что он испробовал свои методы со всеми по очереди.

— И?

— И ничего.

— Предусматривалось ли какое-нибудь специальное вознаграждение за подобное сотрудничество, или все дело было в идейной убежденности, когда речь шла о слежке за близкими? — спросила Элинборг.

— Существовали разнообразные формы поощрения для тех, кто был готов идти на поводу у власти. Иногда плохой, однако верный партийной линии студент получал более высокую стипендию, чем талантливый учащийся с лучшими оценками, но не принимавший активного участия в политической жизни. Такова была система. Когда неблагонадежного студента отчисляли из университета, что в конце концов произошло, например, со мной, было важно, чтобы сокурсники выказали свое отношение перед членами партии и определили таким образом свою позицию. Осудив нарушителя, они демонстрировали свою приверженность генеральной линии, как это называлось. «Союз свободной немецкой молодежи» следил за поддержанием должной дисциплины. Это была единственная официально разрешенная молодежная организация, и она обладала значительной властью. Если кто-то не вступал в «Союз», на него косо смотрели. Осуждалось и непосещение собраний.

— Вы обмолвились, что оппозиция все же существовала, — напомнил Эрленд.

— Не знаю, насколько оправданно называть тех людей оппозиционерами, — начал Ханнес. — По большей части речь шла о молодых людях, собиравшихся вместе, чтобы послушать западные передачи, поговорить об Элвисе и Западном Берлине, куда многие уезжали, и даже поспорить о религии, к которой относились с большим пиететом. Ну конечно, существовали и настоящие оппозиционеры, намеревавшиеся бороться за изменение существующего строя, свободу слова и печати. С ними обращались особенно жестоко.

— Вы сказали, что Лотар Вайзер пытался склонить вас к доносительству. Существовали ли другие люди, подобные ему? — спросил Эрленд.

— Да, само собой, — ответил Ханнес. — То общество было построено на соглядатайстве как в университетской среде, так и среди обывателей. Народ был запуган. Истинные приверженцы принимали добровольное участие во всем этом, сомневающиеся пытались держаться в стороне и жить в молчаливом согласии, но мне кажется, что многие считали происходящее противоречащим всем основным принципам социализма.

— Как по-вашему, возможно ли представить, что кто-то из исландцев согласился работать на Лотара?

— Зачем вы хотите это знать? — насторожился Ханнес.