Книга Право на безумие - Аякко Стамм

– Извините… – проговорил Богатов. – Мне тяжело сейчас.

– Да уж понимаем, понимаем, – всё так же улыбаясь, посочувствовал Петрович. – Вы успокойтесь, Аскольд Алексеевич, и облегчите душу. Вам сразу же станет легче.

– Да… Спасибо… – вздохнул Богатов, не вполне понимая, что значит «облегчить душу», собрался духом и пристально посмотрел в глаза следователю. – Прошу вас, говорите всё без утайки. Мне нужно знать правду.

– Конечно, расскажем, – охотно согласился Петрович. – Всё расскажем в своё время. Нам тоже нужна правда. Всем нужна правда, одна только правда и ничего, кроме правды. Но сначала позвольте задать вам несколько вопросиков?

– Да, конечно, задавайте, – послушно, даже как бы обречённо согласился Аскольд.

Он потушил в пепельнице окурок, наполнил из кувшина стакан, отпил примерно четверть и закурил новую сигарету. Он старался собрать всю свою волю, сконцентрировать всё внимание на разговоре, который не без основания считал весьма серьёзным и важным для себя. И это у него, похоже, начало получаться.

А Порфирий Петрович встал с кресла, медленно, деловито прошёлся по комнате, всматриваясь в интерьер цепким взглядом, и остановился возле книжного шкафа, наполненного тяжёлыми томами. Вообще он любил читать, хоть времени на подобного рода занятия оставалось немного. Предпочитал, естественно, детективы. Но почитал также и классику. Его любимым литературным персонажем был Порфирий Петрович из «Преступления и наказания» Достоевского, и он определённо полагал, что носит это имя не случайно, что именно в честь знаменитого пристава следственных дел родители нарекли его Порфирием. Он даже старался походить на него, считая себя тонким психологом и знатоком человеческих душ, пребывал в твёрдой убеждённости, что не доказательства и улики определяют успешный исход расследования, но доведение подозреваемого до полного признания, а может и до искреннего раскаяния в содеянном[71]. Впрочем, последнее вовсе не обязательно. Раскаяние может повлиять на степень тяжести наказания, но ни в коем случае не на сам факт осуждения.

Тут взгляд Порфирия Петровича наткнулся на корешок одной из книг, на котором крупным золотом было выведено знакомое имя. Следователь взял книгу в руки и уставился на обложку широко раскрытыми глазами.

– Так вы писатель, Аскольд Алексеевич?! Это ваша книга?! – спросил он удивлённо, даже почти поражённо.

– Да… Моя… – ответил Богатов несколько растерянно. Ему ещё трудно было так резко переключаться с одной темы на другую.

– Интересно… Вот ведь как интересно… – продолжал изумляться Петрович, перелистывая страницы книги. – А о чём пишете? Детектив?

– Нет… Это совсем другое… – лепетал сбитый с панталыку Аскольд. – Хотя,… я думаю о том, чтобы написать детектив,… но… как-то всё… повода нет,… не могу придумать подходящий сюжет…

– Да бросьте вы, Аскольд Алексеевич, – не унимался следователь. – Неужто так прям и не можете? Наверняка уже сочинили хитроумный сюжетец, а? Ну признайтесь, бьюсь об заклад, что уже сочинили… и даже исполнили…

– Нет… Только так,… думаю пока… – Богатов, наконец, переключился на родную литературную тему и несколько расслабился. – Я сейчас другую книгу пишу,… совсем не о том,… хотя,… возможно,… как-нибудь потом,… в будущем…

– А вы один живёте? – резко переменил тему Петрович, продолжая с интересом листать книгу и даже успевая проглатывать отдельные абзацы.

– Что? – не успел за ним Аскольд.

– Я говорю, вы один живёте? Семьи нет? – существенно повысив голос, уточнил вопрос следователь, будто громкость звучания могла что-то решить.

Богатов задумался, не сразу сообразив, что от него хотят.

– Семья-то есть… – наконец, сказал он со вздохом, опуская глаза. – Только теперь получается,… что один…

– Как это? Что это вы говорите, Аскольд Алексеевич? – Петрович одним шагом оказался возле Богатова, нагнулся к нему лицо к лицу и смотрел теперь глаза в глаза. – То один, то не один. Поясните, а то непонятно.

– Да что ж тут… – совсем смутился Богатов. – Я и сам теперь не знаю… Жена-то есть,… да вот где она, не ведаю… Повздорили мы вчера сильно,… вот она и пропала…

– Пропала?… Как пропала?… Когда пропала?… Куда пропала?… – забросал Петрович вопросами Аскольда, всё более вгрызаясь в него цепким взглядом.

– Да… я… сам не знаю… – растерянно пробормотал Богатов, совсем сбитый с толку. – Я думал,… что вы… А что случилось?… Что происходит?… В чём дело?…

Порфирий Петрович ещё несколько секунд пристально смотрел ему в глаза, потом вдруг резко выпрямился и вновь раскрыл книгу.

– У вас тут, Аскольд Алексеевич, так здорово написано,… – заговорил он совсем другим тоном, бегло листая страницы, – просто замечательно написано… Где же это я видел… Вот… – Петрович прервал поиск и прочитал вдохновенно. – «Вдруг она как-то вся встрепенулась, стрелой метнулась в сторону Санька, как заправский джигит вскочила в седло его скакуна, поставила того свечой так, чтобы и сам Санько, и Петрович отпрянули в стороны и не смогли её удержать. Затем, гарцуя на малом пятачке возле машины, распаляя коня и в то же время сдерживая его на грани стремительного рывка, посмотрела последний раз в мои растерянные, безумные глаза.

– Да. Ты прав, Робинзон, – заговорила она быстро и громко, стараясь в короткий миг, пока растерявшиеся казаки не остановили её, сказать как можно больше, самое главное. – Да. Нам было хорошо. Очень хорошо. Но ты так и не понял, что женщина выбирает не того мужчину, с которым хорошо, а того, без которого НЕВОЗМОЖНО ни дня, ни часа, ни секунды! Который и в разлуке – рядом, а не рядом с которым разлука.