Книга Грустный оптимизм счастливого поколения - Геннадий Козлов

Министерство науки России поначалу сохранило столь высокий статус и атрибуты власти, но постепенно стало терять средства, кадры, а с ними и управляющие функции. Неизменным оставалось лишь монументальное здание – Тверская, 11.

Очень непросто было отразить в одном юбилейном буклете все величие, успехи и сложности прежних замыслов, а также суетливые реалии сегодняшнего дня. Трудность была и в том, что за последние годы произошла переоценка ценностей, многое из того, что прежде казалось важным и грандиозным, не выдержало испытания временем. Мы, однако, понимали, что не нам давать критические оценки действиям прежних руководителей. Описывать же все в восторженных тонах оснований тоже не было. В конце концов ограничились кратким изложением исторических фактов с упоминанием наиболее заметных участников событий.

Торжественная часть юбилея прошла на самом высоком уровне. Все выступавшие (включая руководство Федерального собрания, представителя президента, вице-премьера, президентов академий наук РФ, Белоруссии и Украины) говорили искренне и от души, что взволновало огромную аудиторию.

Апофеозом праздника явился концерт. Достаточно сказать, что в завершение вечера на сцене самозабвенным дуэтом пели З. Соткилава и А. Соловьяненко. Восторженный зал не отпускал их более получаса, да и они не торопились уходить, наслаждаясь радушным приемом и искусством друг друга.

В канун смены тысячелетий в 1999 году на нашего министра что-то нашло, и он совершил поступок, равного которому не было за всю пятидесятилетнюю историю министерства. Он пригласил на работу в качестве своего зама… женщину!!! От нас это тщательно скрывалось (наверное, чтобы не обрадовались раньше времени), но слухи все же просочились, и мы готовились к худшему. И вот случилось.

Женщина оказалась яркая и значительная. Было видно, что она умеет жить широко и красиво. Все мы ходили на работу, как правило, летом в одном костюме, зимой – в другом. Теперь же перед нами постоянно был пример изысканности, новая заместительница каждый день приходила в чем-то нарядном и безукоризненном.

За столом во время обеда вместо смачных анекдотов приходилось вести светскую беседу, тщательно следя за своей речью, особенно в части междометий и мелких связок, а также не брать котлеты руками. Давалось это нелегко. Дама между тем чувствовала себя в нашей полупарализованной компании вполне раскованно, поглядывая на нас с пониманием и терпеливой снисходительностью.

Наибольшие трудности выпали на мою долю, поскольку поселили И. Осокину – такая у нее фамилия – в кабинете напротив. С дамами из высшего света лично мне до того времени общаться не приходилось, поэтому в наших первых беседах с Ириной Евгеньевной – так звали мою новую соседку – я старался меньше говорить и больше слушать, чтобы казаться умнее (испытанный, между прочим, прием). Остальные замы общались с И. Осокиной меньше и за впечатлениями приходили ко мне. Увы, утешить их в то время я ничем не мог, так как и сам толком не представлял, что за «штучка» притаилась за соседней дверью.

Примерно через пару месяцев после появления у нас Осокиной отмечали двухсотсемидесятипятилетие Академии наук, и по этому поводу был дан прием в Кремлевском дворце. Осокина попросила меня сопроводить ее на этот прием и быть с ней вместе, поскольку чувствовала она себя в этом новом сообществе не вполне уверенно.

Я, по неосмотрительности, с готовностью согласился. Возможные последствия своего простодушного поступка я не осознал ни после того, как увидел Осокину в невероятном платье с воротником из страусиных перьев, ни тогда, когда весь зал и особенно женщины обомлели от этого «страусиного вызова». Мне даже нравилось быть в центре внимания огромного зала, желавшего (мужской своей частью) познакомиться с моей необычной спутницей. Осознание глубины совершенной ошибки пришло через несколько дней, когда выяснилось, что я утратил свои устойчивые позиции у очень многих знакомых женщин. С тех пор я стал более осмотрительным и использовал близость с Осокиной исключительно в служебных целях.

Подводя итоги, следует признать с сожалением, что Министерство науки в целом и я в частности не так уж много смогли сделать для научной сферы. В большинстве своем наши действия в условиях неполноценного финансирования сводились к обеспечению выживания институтов и ученых. Принимавшиеся программы научно-исследовательских работ были правильными по своему замыслу, но совершенно не адекватными объемам финансирования. Не удалось создать сколь-нибудь значимых в масштабах государства научных комплексов, начатые строительные проекты тянулись годами. Про один из крупнейших – реактор «Пик» в Гатчине – даже появилась грустная шутка, сформулированная в виде утверждения: «До пуска реактора “Пик” осталось пять лет». Это утверждение оставалось справедливым на протяжении всех восьми лет моей работы в министерстве.

Получилось так, что в период реформ наука стала вовсе не нужна стране, а точнее, ее руководству. Ее финансирование рассматривалось как обуза бюджету. При столь низком финансировании требовать отдачи от ученых не было никаких оснований. Я неоднократно обращался к заместителям председателя правительства, курирующим научную сферу, с конкретными предложениями по повышению востребованности науки в системе государственного управления и в экономике. Но без толку.

А вот в плане международного научного сотрудничества дело обстояло существенно лучше. Высокая квалификация российских ученых обеспечивала наше участие во всех самых крупных международных проектах при весьма скромном финансовом вкладе. Задача министерства состояла в решении правовых, организационных и финансовых вопросов. Последние были самыми сложными. Из года в год Минфин стремился сократить эту статью расходов под тем демагогическим предлогом, что нечего развивать науку за рубежом. Прервать международное сотрудничество в сложившихся условиях – это значит лишить наших ученых доступа на современные научные мегаустановки, которых в стране нет и в ближайшей перспективе не ожидается.

В целом сфера науки за годы реформ понесла большие потери. Министерство в своей деятельности смогло их минимизировать, но не предотвратить. Последнее было просто невозможно в рамках проводившейся в то время государственной политики.

Восемь лет работы в министерстве стали для меня важным отрезком жизненного пути. Придя в министерство из физической лаборатории, я год за годом добросовестно постигал тонкости бюрократической работы, но еще с большей тщательностью и интересом сам предмет – сферу науки. Самое главное, что дала мне работа в министерстве, – умение работать с людьми, безошибочно отличать настоящих ученых от деятелей науки, за красивыми словами которых не стоит ничего, кроме меркантильных интересов. Должен сказать, что число последних было не так велико, но в силу своей безудержной активности они доставляли немало проблем. Я могу зачесть себе в плюс, что ни разу не поддался на их уговоры. Это в значительной степени способствовало моему авторитету в научном сообществе, хотя породило и нескольких серьезных противников с высокими научными званиями. Без противостояний не обходится ни в одном большом деле, они вроде как бы и нужны, чтобы не расслабляться.