Книга Операция "Вирус" - Игорь Минаков

5

По-видимому, «Туманность Андромеды» не могла появиться в иной период, кроме как в хрущевскую оттепель. Время развенчания «культа личности», время новых, небывалых надежд на построение, причем — на скорое построение («нынешнее поколение будет жить при коммунизме») Царства, время грядущего прорыва в космос («небеса» в религиозной параллели). И это было первое за долгий период «фантастического застоя» произведение, в котором мощно зазвучали экзистенциальные мотивы. Возможно даже — помимо воли автора.

Всеволод Ревич в свое время провел интересные параллели между «Туманностью…» и «Люди как боги». Для нас представляет ценность два его наблюдения: у Ефремова, в отличие от Уэллса, роль религии играет Наука. Именно с большой буквы. Служение Науке — Познание. А Роль Высшего Судии, непререкаемого авторитета — Великое Кольцо цивилизаций.

Но не образами людей будущего, о достоверности или недостоверности которых до сих пор идут споры, не масштабностью картин их жизни, не покорением космоса берет читателя «Туманность…» на глубинном уровне. Хотел того Иван Антонович или нет, но звенит, звенит в романе щемящей нотой тема бренности человеческого существования, ничтожества человека перед лицом Вселенной, достигая предельного накала в финале, в сцене прощания с экипажем «Лебедя». Звездолетчики уходят НАВСЕГДА. И перед этим НАВСЕГДА меркнут достижения и в области звездоплавания, и в области танцев, и даже исполнения симфоний в определенной цветовой тональности. Жизнь есть — смысла нет. Ибо существуют НАВСЕГДА и НИКОГДА.

К счастью, Ефремов не стал наделять своих героев бессмертием — ибо хорошо понимал, что тогда речь у него пойдет уже не о людях. Тем не менее роман оказал необычайное воздействие на умы, ибо, несмотря на литературные недостатки, обладал силой именно что религиозного убеждения.

«Туманность Андромеды» дала мощный толчок развитию советской фантастики. Однако круг тем остался прежним. Молодые братья Стругацкие яростно взялись разрабатывать все ту же тему Царства Божьего на Земле. «Полдень, XXII век» — это полемика с Ефремовым, но полемика о частностях. Общее сомнению не подвергалось. Советская фантастика в лучших своих образцах оставалась социальной, научной и, разумеется… религиозной. Стругацкие, например, подчеркнуто декларировали свои атеизм и при этом написали почти библейскую притчу о потопе.

И что характерно. Те же Стругацкие, обладавшие невероятной писательской интуицией, первыми почувствовали, а затем и осознали, что — нет. Невозможно. Проект Царства нереален, он обречен. Именно тогда они отказались от научной фантастики, ибо только методами науки (Высокая теория воспитания!) предполагалось достичь Царства. Этот путь, эту нелегкую эволюцию взглядов братья блестяще выразили в «Граде обреченном». Отныне НФ для них стала лишь формой, а в поздних произведениях они пришли даже к мистике.

Кстати, весьма любопытный момент. Свято место пусто не бывает. Одна вера неизбежно сменяется другой. Отказ от православного по сути мировоззрения приводит отнюдь не в стан атеизма, как многие полагают, а — в противоположный лагерь. И погружение в мистицизм — далеко не худший вариант. Гораздо хуже, когда православное мировоззрение с его философией соборности и равенства перед Богом или Грядущим сменяется протестантским — с его культом личного успеха и благополучия в земной жизни. Отсюда переход советских фантастов «третьей волны» от коммунистических к социал-демократическим идеалам. Но это — лучших представителей. А так в «застойные» годы и фантастика за малыми исключениями писалась тоже застойная, метко названная тем же В. Ревичем «нуль-литературой». Потеря какого-никакого, но нравственного идеала влекла за собой потерю свободы творчества.

6

В отличие от «третьей волны», «волна четвертая» разуверилась в коммунизме гораздо быстрее. Тому было немало чисто внешних причин, но мы на них останавливаться не будем. Нам гораздо интереснее причины внутренние. Поначалу некоторые из представителей «четвертой волны» еще верили в Царство, но уже с оттенком обреченности. Верую, ибо абсурдно. Мотивы такой обреченной веры звучат в романе Вячеслава Рыбакова «Очаг на башне». Его главной герой, Симагин, по инерции строит коммунизм, пусть только на своем участке фронта. Но яму ему роет собственный друг, Вербицкий, так сказать, выразитель идеи буржуазного индивидуализма. Собственно, уже в «Очаге…» Рыбаков расстается с мечтою о грядущем Царстве Справедливости. Не напрасно Рыбаков назвал один из своих рассказов «Прощание славянки с мечтой». Кстати, выполнен этот рассказ в жанре пародии, причем — на «Туманность Андромеды», что характерно. Следующий его роман, «Гравилет «Цесаревич», открывает целое направление в российской фантастике — имперское. И хотя главный герой «Гравилета», полковник госбезопасности князь Трубецкой, по партийной принадлежности коммунист, он уже не мечтает о коммунизме, его вполне устраивает монархическое правление.

Но о монархическо-имперской тематике мы поговорим позже, пока что хотелось бы разобраться с идейно-тематической составляющей творчества других представителей «четвертой волны». Отказ от изображения грядущего торжества коммунизма неизбежно повлек за собой отказ от НФ в пользу «смежных дисциплин» — фэнтези, мистики, альтернативной истории. «Внезапным патриархом отечественной фэнтези» назвал Борис Стругацкий Святослава Логинова, ярко заявившего о себе «Многоруким богом Далайна». Логинов считает себя атеистом, но это не помешало ему написать один из лучших в нашей литературе религиозно-мистических романов «Свет в окошке».

Отдал дань фэнтези и Андрей Лазарчук в романе «Кесаревна Отрада». Но славу Лазарчуку составили его «турбореалистические» романы, где мистика крепко переплетена с альтернативно- и криптоисторическими концепциями («Солдаты Вавилона», «Иное небо», «Штурмфогель» и другие). В романе «Солдаты Вавилона» наш мир описан как Ад, причем в самом прямом значении этого слова. Вполне себе адские чудовища вовсю вмешиваются в историю человечества в криптоисторическом романе «Посмотри в глаза чудовищ», написанном в соавторстве с Михаилом Успенским.

Прикоснулся к «адской» мистике даже такой блестящий мастер гротеска, как Евгений Лукин, в повести «Там, за Ахероном». Впрочем, для Лукина описание побега из адских теснин легендарного Дон Жуана не более чем сатирический прием. Тогда как вышеперечисленные авторы (к которым с полным на то основанием можно причислить и Андрея Столярова) максимально, а порой даже запредельно серьезны. Нам представляется, что такое «заигрывание с потусторонним» стало закономерным этапом творческой эволюции представителей «четвертой волны». Отказавшись от единой генеральной линии в описании будущего, писатели последней генерации советских фантастов выбрали «кривые, глухие окольные тропы». Перефразируя известное выражение Достоевского: если коммунизма нет, то все дозволено. Кстати, обостренный интерес этой самой генерации к потустороннему — следование скорее западнохристианской традиции, нежели — православной. Ведь в православии принято относиться к теме ада и нечистой силы крайне осторожно, дабы не впасть в соблазн.

Удовлетворяли ли мистические мотивы в творчестве представителей «четвертой волны» читательскую жажду чуда? Безусловно, хотя это чудо скорее со знаком минус. Но они не могли удовлетворить другую читательскую жажду — жажду Мира Справедливости. Ведь если космос предыдущих поколений советских фантастов был обращен к власти, как к высшей инстанции, то космос «четвертой волны» строился на отрицании этой инстанции. Власть не оправдала надежд, она не сумела построить Мира Справедливости, следовательно, достойна всяческого порицания. Но бесконечно подрывать основы миропорядка нельзя. Поэтому случилось неизбежное, пришло поколение фантастов, которое обратилось к имперскому прошлому России, перенеся его либо в будущее, либо в альтернативную вселенную. И снова произошла жесткая привязка к происходящим в стране политическим и социальным сдвигам. А именно приход к власти в Кремле новых людей, начало второй Чеченской войны и победа в ней.