Книга Темный Набег - Руслан Мельников

И – простирает руку над водой.

– Мама! – вот тут Эржебетт перестает молчать, вот тут вскрикивает и в ужасе прикрывает ладонями рот.

Бесстрастная белесая луна отражалась в распахнутых глазах девушки.

Дочь шепчет – дрожащим голосом сквозь дрожащие пальцы на дрожащих губах:

– Ты хочешь… Ты, в самом деле, решила?.. Это?..

– Решила, – твердо говорит она. – Иначе – нельзя.

Величка медленно отводит руку с камнем в сторону, вверх. Это размах – неторопливый, прощальный, торжественный, величественный. После которого…

– Постой! Мама! Ведь граница! И – наша кровь!

Эржебетт в ужасе, в панике. Кровь Изначальных Вершителей! Коя способна взломать древнюю заветную черту!

– Я помню. Я знаю. Я все помню и все знаю, Эржебетт. Именно поэтому мы с тобой здесь. Сейчас. Больше нам некуда податься.

– Но Проклятый проход!

– Его прокляли другие. И пусть он отныне будет проклят для других же. А для нас… для тебя – это благословенный проход. Единственный путь к спасению это, дочка.

– Темное обиталище! – Она судорожно мотает головой. Из глаз ручьем катятся слезы. – Я боюсь, мама! Ма-ма!

– Ох, девочка-девочка! Еще не известно, какое из обиталищ, разделенных кровавой чертой, на самом деле темнее, и какое – страшнее. Посмотри туда, в ущелье. Оттуда идут за нами. Несут огни. Нас с тобою жечь. А ты уже видела, как гибнут люди в огне. Видела ведь? Видела? Ви-де-ла?!

Исступление овладевало Величкой. Ведьмина истерия, силе которой противиться невозможно. Осколок камня дрожит в поднятой руке. В поднятой над другой рукой. Той, что над водой.

– Проклятый проход, мама! Шоломонария!.. – Дочь кусает пальцы и губы.

– Так будет лучше, дочка. Там будет лучше. Для тебя – лучше. Лучше смерти на костре, поверь. Я люблю тебя. Я жила ради тебя прежде. И сейчас… это… тоже – ради тебя. Только тебя одной ради. Я не позволю им тебя жечь!

– Ладно, пусть! Пусть будет так! Только сама не умирай! Слышишь, мама! Не уми…

– Не позволю! – Величка уже не слышала и не видела дочери. Никого, ничего она теперь не слышала и не видела. Кроме себя. Кроме своих речей, кроме своей руки над холодной темной водой.

Кроме того, что было в ней самой. Что ее переполняло.

А когда душу и разум переполняет что-то одно… так переполняет… тогда ни о чем другом думать более невозможно.

Эржебетт дрожала. От страха.

Величку била иная дрожь. А в глазах и голосе ведьмы – бесноватые искры и нотки. Острый камень рвался взрезать плоть и пустить кровь.

– Жечь! Не позволю! Тебя! Никому! А теперь не мешай, Эржебетт. Теперь просто отойди в сторонку и просто жди.

– Ма-ма!..

– Я сказала – не мешай. Все решено. Все предрешено. И для тебя. И для меня. И для всех остальных…

Ею, сильнейшей ведьмой округи, было решено и предрешено. Все. Для всех.

Разное бывало. Эржебетт всякой видела свою мать, но теперь даже она не узнавала Величку. Лицо ведьмы – искажено. И нет больше в нем былой обвораживающей колдовской красы и уверенного спокойствия нет. Лицо дергается, лицо скалится. Выпученные глаза, раздутые ноздри… Лицо ведьмы – страшное, лицо – жуткое. Каким, наверное, и должно быть лицо настоящей ведьмы, творящей настоящее ведовство, которое способно изменить мир.

Злющим, ненавидящим взглядом Величка хлестнула по дну ущелья. По приближающимся огням.

– Да! – безумный каркающий смешок. – Раз так, то и для всех остальных – тоже! Пред-ре-ше-но!

Факелов в ущелье было много. Злости и ненависти в сузившихся глазах с расширившимися зрачками – еще больше. Так умеет смотреть только лютая ведьма перед лютой смертью. И загнанная мать, готовая ради спасения… ради хотя бы призрачного спасения… ради намека на спасение родного дитя… на все готовая…

– Пусть все будет так, как будет. Если нельзя по-другому. Если по-другому тут не дают, не умеют. Пу-у-усть!

Она нанесла первый удар. Именно – удар. Не порезала левое запястье – ударила. С маху. Рубанула острым грязным сколом по венам. Глубоко. Сильно…

Красное.

Кровь…

Сильно разбавленная веками и поколениями, но все же несущая еще в себе частицу былой мощи Изначальных, она брызнула, как вино из лопнувшего бурдюка.

Величка ударила еще.

И – еще раз.

И еще.

Раз за разом, раз за разом, раз за разом…

Глава 48

Ведьма била… взрезала сама себя нещадно. Хрипя, смеясь и, вероятно, вовсе не чувствуя боли. До самой кости рубила, рвала каменным осколком податливую плоть и пускала в темную воду струящуюся кровь.

Кровь пала в воду Кровь ушла в воду.

А потом вода… Там, в глубине… В самой… Эржебетт показалось, будто что-то там шевельнулось. Показалось? Шевельнулось?

А бледнеющие губы Велички уже быстро, словно опасаясь не успеть, шептали нужные слова.

– А-ун-на…

Эржебетт расслышала первые звуки древнего заклинания.

– Гу-хать-яп-паш…

И – дальше.

– Пакх-тью-эф-фос…

Потом бормотание сделалось нечетким, неразборчивым. Но Эржебетт и не пыталась больше ничего разобрать. И уж тем более – запомнить. Потрясенная, шокированная, ошарашенная, она просто смотрела. И просто слушала. Как…

Снова и снова…

Нещадно полосуя обломком камня, зажатым в правой руке, предплечье левой, Величка в исступлении выла нужные слова. Торопясь сказать все.

А когда не стало сил выть – шептала севшим охрипшим голосом. И все полосовала, полосовала… Стремясь нанести больше ран. Желая выпустить в мертвые воды больше живой крови. Как можно больше.

Ведьма-мать с трудом, с превеликим трудом держала на ногах холодеющее тело. Вся вода у берега была в бурых разводах, казавшихся ночью вовсе непроглядной чернью. А Величка продолжала истязать себя. Бормотание ее становилось все менее внятным. Ведьма уже не осмысленно, будто в горячечном бреду выталкивала из себя неведомые слова.

И даже когда слова были сказаны и повторены неоднократно, она продолжала резать себя. Молча.

Прикусив губу. Прокусив губу. Насквозь. И с подбородка беснующейся Велички в воду тоже капала кровь. Роковая кровь Изначальных. Вместо слез боли страха и отчаяния.

Слезы сейчас лила Эржебетт. Дочь, наблюдавшая за последним колдовским обрядом матери, беззвучно рыдала на берегу озера. А там, далеко внизу, впрочем, и не так далеко, на безжизненное плато уже вползала огненная змея горящих факелов. Голова змеи…