Книга Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой - Софи Ханна

– Погодите-ка, Пуаро, – сказал я. – Раз вы говорите, что Сэмюэл Кидд вылез из окна комнаты Ричарда Негуса…

– Хочу ли я сказать, что он и убил Негуса? Non. Он не убивал. Он только помогал убийце. А вот что до того, кем был убийца… Его имени я вам еще не называл. – Пуаро улыбнулся.

– Нет, не называли, – резко сказал я. – Как не назвали и тех троих, кто сидел в комнате 317, когда Рафаль Бобак принес туда чай. Вы сказали, что три жертвы убийства были к тому времени уже мертвы…

– Совершенно верно. Одной из тех троих, кто находился в комнате 317 в четверть восьмого, была Ида Грэнсбери – мертвая, она сидела в кресле, откинувшись на его спинку, и вполне могла сойти за живую, так как ее повернули лицом от двери. Другим человеком был Сэмюэл Кидд, игравший роль Ричарда Негуса.

– Да, это я понимаю, но кто был третьим? – едва ли не в отчаянии спросил я. – Кто была та женщина, которая выдавала себя за Харриет Сиппель, злобную сплетницу? Ведь ею не могла быть Дженни Хоббс. Как вы сами сказали, она в тот момент была на полпути к «Плезантс».

– Ах да, та женщина, которая так жизнерадостно сплетничала, – отозвался Пуаро. – Я скажу вам, кто это был, друг мой. Это была Нэнси Дьюкейн.

* * *

Многие в комнате потрясенно вскрикнули.

– О нет, месье Пуаро, – сказал Лука Лаццари. – Синьора Дьюкейн – одна из самых талантливых художниц страны. А также давний и добрый друг нашего отеля. Вы наверняка ошиблись.

– Я не ошибся, mon ami.

Я взглянул на Нэнси Дьюкейн, которая сидела с выражением спокойной решимости на лице. Ничего из сказанного Пуаро она не отрицала.

Знаменитая художница Нэнси Дьюкейн вступила в сговор с Сэмюэлом Киддом, бывшим женихом Дженни Хоббс? В жизни я не был так поражен, как тогда. Что бы это значило?

– Разве я не говорил вам, Кэтчпул, что мадам Дьюкейн кутается в шарф потому, что не хочет быть узнанной? Вы решили, что я имею в виду, узнанной своими поклонниками, как светило современной живописи. Нет! Она не хотела, чтобы Рафаль Бобак узнал в ней Харриет, которую он видел в 317-й комнате в день убийства! Пожалуйста, встаньте и снимите шарф, миссис Дьюкейн.

Нэнси повиновалась.

– Мистер Бобак, эту женщину вы видели?

– Да, мистер Пуаро. Эту.

Стояла глубокая тишина, в которой было слышно, как несколько десятков легких сделали глубокий вдох и словно забыли выдохнуть. По комнате прошел шелест.

– Вы не узнали в ней знаменитую художницу-портретистку, Нэнси Дьюкейн?

– Нет, сэр. Я ничего не знаю о живописи, а ее видел только в профиль. Она сидела ко мне боком и отворачивала лицо.

– Разумеется, ведь у нее были основания опасаться, что вы окажетесь энтузиастом современного искусства и узнаете ее.

– Сегодня я заметил ее сразу, как только она вошла в комнату, – ее и этого мистера Кидда. Я хотел сказать вам об этом, сэр, но вы мне не позволили.

– Да, и вы, и Томас Бригнелл пытались сообщить мне, что узнали Сэмюэла Кидда, – ответил Пуаро.

– Двое из трех людей, которых я считал убитыми, вошли в комнату живыми и здоровыми! – Судя по его голосу, Рафаль Бобак еще не вполне оправился от пережитого шока.

– А как же алиби Нэнси Дьюкейн от лорда и леди Уоллес? – спросил я Пуаро.

– Боюсь, что никакого алиби не было, – ответила Нэнси. – Это моя вина. Пожалуйста, не вините их. Они добрые друзья и хотели мне помочь. Ни Сент-Джон, ни Луиза не знали, что я была в вечер убийства в «Блоксхэме». Я поклялась им, что меня там не было, и они поверили. Это хорошие, смелые люди, и они не хотели, чтобы меня повесили за три убийства, которых я не совершала. Месье Пуаро, я верю, что вы все поняли и знаете, что я никого не убивала.

– Солгать полиции, когда расследуется дело об убийстве, – это не смелость, мадам. Это непростительное поведение. Покидая ваш дом, леди Уоллес, я уже знал, что вы лгунья!

– Как вы смеете говорить так с моей женой? – возмутился Сент-Джон Уоллес.

– Мне очень жаль, если правда пришлась вам не по вкусу, лорд Уоллес.

– А как вы узнали, месье Пуаро? – спросила его жена.

– Ваша новая горничная, Доркас. Она сегодня с вами, потому что я попросил вас привести ее сюда. Она играет в этой истории важную роль. Вы сказали мне, что Доркас служит у вас всего несколько дней, да я и сам видел, что она немного неуклюжа. Она принесла мне чашку кофе, больше половины которого пролила. К счастью, она пролила не все, так что я смог его попробовать. Я немедленно узнал вкус того напитка, который варят в кофейне «Плезантс». Их кофе ни с чем не перепутаешь; другого такого просто нет во всем Лондоне.

– Черт побери! – сказала Фи Спринг.

– Вот именно, мадемуазель. Его влияние на мой мозг оказалось плодотворным: я мгновенно сложил несколько известных мне фактов воедино, словно фрагмент мозаики из кусочков. Крепкий кофе отлично стимулирует работу мозга.

Говоря все это, Пуаро смотрел прямо на Фи. Та осуждающе поджала губы.

– Эта не слишком способная горничная – прошу прощения, мадемуазель Доркас, уверен, что со временем вы наберетесь опыта и всему научитесь, – она была новенькой! Я соединил этот факт с кофе из «Плезантс», и у меня возникла идея: что, если горничной Луизы Уоллес раньше была Дженни Хоббс? Я слышал от официанток в «Плезантс», что она приходила туда за покупками для своей хозяйки, дамы из светского общества. Дженни говорила о ней как о «ее светлости». Было бы любопытно, если бы оказалось, что Дженни до недавнего времени работала на даму, которая предоставила алиби Нэнси Дьюкейн? Невероятное совпадение – или не совпадение вовсе! Должен признать, что сначала я сделал из этого ложные выводы. Я подумал: «Нэнси Дьюкейн и Луиза Уоллес – подруги, которые задумали убить la pauvre Дженни».

– Что за мысль! – возмутилась Луиза Уоллес.

– Гнусная ложь! – поддержал ее муж, Сент-Джон.

– Не ложь, pas du tout. Ошибочное суждение. Дженни, как мы видим, жива. Однако я не ошибся, предположив, что она до недавнего времени служила в доме Сент-Джона и Луизы Уоллес, где ее затем заменила мадемуазель Доркас. После нашего с ней разговора в «Плезантс» в четверг вечером Дженни просто обязана была оставить дом Уоллесов, и быстро. Ведь она знала, что я скоро приду туда за подтверждением алиби Нэнси Дьюкейн. Если бы я увидел ее там, в услужении у той самой женщины, которая это алиби обеспечивала, я немедленно стал бы ее подозревать. Кэтчпул, скажите мне – нет, скажите нам всем, – что именно я тут же заподозрил бы?

Я сделал глубокий вдох и, молясь, чтобы ничего не напутать, сказал:

– Вы заподозрили бы, что Нэнси Дьюкейн и Дженни Хоббс решили нас обмануть.

– Совершенно верно, mon ami.

Пуаро просиял, глядя на меня. Нашим слушателям он пояснил:

– Перед тем, как я попробовал кофе и связал его с «Плезантс», я смотрел на картину Сент-Джона Уоллеса, его подарок жене на годовщину свадьбы. На ней был изображен паслен сладко-горький. А еще там стояла дата – четвертое августа прошлого года, – и леди Уоллес это прокомментировала. Именно тогда Пуаро кое-что понял: на портрете Луизы Уоллес работы Нэнси Дьюкейн, которую он видел несколько минут назад, даты не было. Будучи ценителем искусства, я не пропускаю ни одной премьерной выставки в Лондоне. Я видел работы миссис Дьюкейн, и не один раз. На них всегда стоит дата в правом нижнем углу, а рядом с ней подпись: НАЕД.