Книга Екатерина Великая. Сердце императрицы - Мария Романова

– Но это же полнейшая отставка? Навсегда и со всех постов?

Екатерина все для себя уже давно решила, но все-таки следовало назвать вслух вещи своими именами, просто чтобы не выглядеть дурочкой, у которой семь пятниц на неделе и которая, увидев своего любимого, тут же здравый смысл теряет.

– Конечно. Я бы его еще и всех званий лишила да и отобрала бы все пожалованное. Однако сие уж тебе самой решить придется. Но Гриша, думается мне, для тебя уже пером стать должен.

– Пером?

– Ну да. Вот тебе нужно перо, ты его очинила, все, что желала, им записала. И все – более тебе сей предмет не нужен. Его и выбросить не жалко: мысли нужные записаны. А перо… оно уже истрепалось, скоро мешать станет. Выбрось и не жалей. Новые перья найдутся, кои лучше прежних тебе служить станут.

Е. И. В. Екатерина II Вольтеру

Петербург,

2 сентября – 1 октября [1777]

…Во-вторых, я не могу послать вам свода наших законов, потому что его еще нет. В 1775 г. я велела напечатать одни постановления для управления провинциями: они переведены только на немецкий язык. Статья, стоящая вначале, объясняет причину подобного распоряжения; ее ценят благодаря точности описания исторических событий различных эпох. Не думаю, чтобы эти постановления могли послужить Тринадцати Кантонам: посылаю экземпляр только для библиотеки замка Ферне.

Наше законодательное здание возвышается мало-помалу; основанием для него служит Наказ: я его послала вам десять лет тому назад. Вы увидите, что законы не противоречат принципам, но истекают из них; вскоре за ними последуют узаконения финансовые, коммерческие, полицейские и т. д., которыми уже два года как мы занимаемся; после чего свод будет весьма легко редактировать.

Вот что я думаю относительно уголовных законов. Преступления не могут быть очень многочисленны; но мне кажется, что соразмерить наказание с преступлениями требует особого труда и многих размышлений. Я думаю, что род и сила улик могли бы быть доведены до особой формы вопросов, очень методической, очень простой, из которой бы выяснялся самый факт. Я убеждена и так установила, что самая лучшая уголовная процедура и самая простая – та, которая заставляет проходить этого рода дела через три инстанции, в определенное время, без чего личная безопасность обвиняемых может подвергаться произволу страстей, невежества, невольной глупости и увлечения.

Вот предосторожности, которые, пожалуй, не понравятся святому судилищу; но разум имеет свои права, против которых глупость и предрассудки рано или поздно должны разбиться.

Льщу себя надеждой, что Бернское общество одобрит мой образ мыслей. Будьте уверены, что мое мнение о вас не подвержено никаким изменениям.

Екатерина

Глава 32

Больше, чем фаворит, больше, чем друг

– Мечтаю я, друг мой, все же свершить путешествие к полуденным границам России. Когда-то, девочкой совсем, вместе с императрицею Елизаветой мы с матушкой до самого Киева добирались.

Потемкин, не оборачиваясь, кивнул. Екатерина уже когда-то в разговоре упоминала, что хотела бы добраться до Малороссии, которую видела лишь мельком. А уж о том, чтобы ступить на земли, некогда бывшие турецкими и отвоеванные этим самым Потемкиным, мечтала, как только о победе узнала.

– Матушка, помню я о твоем мечтании. Давно жду, когда вновь ты заговоришь об этом – полуденные границы империи ждут тебя.

– Но отчего же ты не сказал мне этого раньше, друг мой?

– Я знаю тебя уже достаточно хорошо, Катя, чтобы понять, что ты долго ждать не будешь. Так что, будем собираться в дорогу?

Екатерина кивнула – да, не зря судьба трижды сводила ее с этим человеком до того, как соединила навек. Григорий Александрович лицом и взглядом и впрямь напоминал Алешу Темкина, которого не забыть, не отпустить, статью – Алешу Кирсанова (ох, память, ты из благости иногда в проклятие тяжкое превращаешься!). А вот разумом своим Екатерине в возлюбленном все чаще виделся Иван Бецкой – мудрый, расчетливый, сильный и благородный.

Никогда, кроме той страшной ночи, Екатерина не называла более Потемкина мальчиком. Пусть он был моложе на целых десять лет. Однако это был, без сомнения, настоящий мужчина, на которого можно было спокойно опереться. Который вел себя именно так, как положено настоящему мужчине. Да и то сказать – из небогатых дворян, выставленный из учения за лень и прогулы, определился он унтером в гвардейский полк. Не так просто было не вернуться в тихий омут родного дома, назвав его своим пристанищем на веки вечные, не так просто хлебнуть тяжкой солдатской доли и не сбежать, удержаться, продвинуться. Не так просто, попавшись ей некогда на глаза, снова и снова пытаться сделать это и добиться-таки своего.

Потеряв глаз в драке с Орловыми, не отказаться от нее, увидеть в служении своей императрице и свою судьбу, продолжить к ней путь, временами сцепив зубы от боли и унижения, цепляясь за жизнь, но с твердым намерением победить.

Сколько Екатерина ни расспрашивала Григория о войне с турками, он всегда отмалчивался. Кое-что ей было ведомо из донесений тайных ее порученцев, но чаще Потемкин говорил так: «Катя, ты знаешь обо мне и так вполне достаточно. Что тебе до прошлого? Пусть дела мои нынешние говорят за меня, а не похвальбы или жалобы».

Это были слова настоящего мужчины – и настоящей ее опоры в несказанно тяжком деле управления страной. Страной огромной, неповоротливой, впитавшей давние традиции и привычки, сделавшей их своими настолько, что любое новшество, пусть и невероятно нужное, отвергавшей с порога.

Ведь и это путешествие Екатерина затеяла не только потому, что хотела увидеть новые земли, но и потому еще, что, как доносили ей доброхоты, новый ее фаворит сумел играючи переплюнуть Орлова по части чрезмерной жадности. Что все крепости, корабельные верфи, города, выстроенные им на обширнейших, купленных им землях Таврики, не более чем декорации из камыша да глины, грубо выкрашенные краской так, чтобы издалека их можно было принять за камень и кирпич.

– И отправимся мы в это путешествие так, как надлежит: не в сопровождении войска, ибо не завоевывать свою страну я еду, а в сопровождении послов иноземных, дабы они в своих донесениях как бы ни врали, но все равно правды скрыть бы не смогли.

Потемкин усмехнулся: нелюбовь, назовем это осторожно, Екатерины к посланникам и лазутчикам он знал преотлично. Она, собственно, от близких ей людей оной никогда и не скрывала. Но и с французами, и с пруссаками, и даже с посланником стран за океаном была подчеркнуто открыта и позволяла им увидеть все, чего они пожелают. Правда, желали они не так и много, предпочитая копаться в грязном белье императорского двора.

Потемкин вспомнил, что как-то Екатерина призвала его и стала с пристрастием расспрашивать о Радищеве, Сумарокове и Майкове.

– Зачем тебе это надобно, матушка? – Потемкин был не на шутку удивлен.