Книга Ласковый голос смерти - Элизабет Хейнс

Я весело улыбаюсь Льюису, но он не улыбается в ответ.

— Вы пытались отговорить Рашель от самоубийства?

— Зачем? Приняв решение умереть, она стала намного счастливее. Разве это плохо?

Льюис не отвечает и впервые с начала допроса смотрит на Топпинга. Тот уже начинает выходить из себя, а ведь мы разговариваем всего минут пять или около того. Мне его почти жаль.

Поколебавшись, он заходит с другой стороны:

— Вы давали Рашель мобильный телефон?

— Да.

— Зачем?

— Чтобы поддерживать с ней связь.

— Она когда-нибудь звонила вам с этого телефона?

— Нет. Я сам несколько раз звонил ей на этот номер.

— И вы забрали у Рашель ее собственный телефон?

— Да. Она хотела прекратить все контакты с семьей. Телефон был ей больше не нужен.

— Вы взяли его без разрешения?

— Нет, она разрешила мне его взять.

— Что вы сделали с телефоном?

— Я от него избавился.

— Каким образом?

— Точно не помню. Возможно, выкинул где-нибудь в урну.

Льюис тяжело вздыхает и сверяется со своими записями, затем говорит:

— Вернемся к мобильному телефону, который вы оставили дома у Рашель. Вы сказали, что несколько раз ей звонили. Что вы говорили?

— Точно не помню. Я звонил, чтобы узнать, как у нее дела, не нужно ли ей чего-нибудь.

— Вы знали, что она умирает от голода?

— Да.

Они снова переглядываются, и я улыбаюсь. Веселье отменное. Может, стоило сознаться во всем еще несколько месяцев назад.

— Вы не думали, что ей нужна еда?

— Нет. Именно так она решила умереть. Если бы я привез ей еду, я бы поступил против ее воли. Она уже выбрала этот путь и была в своем праве.

Льюис впервые за все время слегка повышает голос:

— Она выбрала свой путь?

— Именно, — беспечно заявляю я. — Каждый из нас выбирает свой путь, детектив-констебль Саймон Льюис. Вы ведь тоже выбрали свой? И вы, детектив-констебль Кит Топпинг. Лишь выбрав свой путь и ступив на него, понимаешь, что такое настоящее счастье. Вы не согласны?

Аннабель

Машина Сэма остановилась у бокового въезда на полицейскую автостоянку и развернулась. Я открыла дверцу и села.

— Все в порядке? — спросил он.

Я позвонила ему на мобильный, и, судя по удивленному тону, он не ожидал, что я освобожусь так рано. Сперва я хотела поехать на автобусе или такси к себе домой и послать ему эсэмэс, но поняла, что он все равно приехал бы туда. А запираться в доме, отрезая себя от всего мира, у меня больше не было желания.

— И да и нет. Меня отстранили от дела. Похоже, меня больше к нему не допустят — я теперь жертва преступления.

— Это хорошая новость или плохая?

— Хорошая новость — преступника арестовали и будут допрашивать, видимо, сегодня днем.

— В самом деле? И кто он?

— Сэм, я не могу об этом говорить.

— За кого вы меня принимаете? Вы же знаете — назвать его имя, пока не предъявлено обвинение, я все равно не могу. Завтрашний выпуск уже ушел в печать. В местных новостях обязательно появится сообщение об аресте. К утру вторника все уже будут все знать.

— Ладно, в таком случае я не хочу об этом говорить. Так лучше?

Он замолчал, и мне стало его жаль, — в конце концов, он-то был ни в чем не виноват. Лобовое стекло усеивали капли дождя, слышался скрежет стеклоочистителей. Я попыталась сменить тему, чтобы подбодрить Сэма:

— В городе было что-нибудь интересное?

— В общем, нет, — ответил он.

— Что-то вы не в духе.

— Вовсе нет.

— А я вижу, что да.

Он не ответил, и я поняла, что права. Терпеть не могу, когда кто-то хандрит.

— Послушайте, — сказала я, — что, если я куплю для всех нас еду навынос? Хочется поблагодарить вас и ваших родителей за то, что так долго меня терпели.

— Это лучше обсудить с Айрин, — ответил он. — Вряд ли вам удастся нарушить график ее стряпни. Она планирует ее, словно военную операцию.

— В любом случае хотелось бы вас поблагодарить, — сказала я. — Вещи я соберу позже, может, останусь еще на ночь — вы не против?

— О чем вы? — удивился он. — Уходите?

Остановившись на светофоре, он повернулся ко мне. На лице его застыл такой ужас, словно я собралась отпилить себе ногу.

— Сэм, вам больше не нужно за мной присматривать. Преступник за решеткой. Дома мне ничто не угрожает.

— Дело не только в нем, — сказал Сэм. — Мне просто не хочется, чтобы вы были одна. Вам многое пришлось пережить, и вам нужны друзья.

— Вы очень ко мне добры. Но рано или поздно все равно придется вернуться домой. И, думаю, лучше всего сделать это сейчас.

Он столь долго не сводил с меня взгляда, что сзади начали гудеть, — сигнал светофора уже успел смениться. Сэм тряхнул головой и поехал дальше.

— А что с кошкой? Она едва успела освоиться.

— Теперь возьмете под опеку мою кошку?

— Зря вы так.

— Я пошутила.

— Ничего смешного. Я не хочу, чтобы вы оставались одна в доме. Вы меньше двух недель назад выписались из больницы — если с вами что-то случится?

Разговор продолжался всю дорогу до Китс-роуд. В конце концов мне почти удалось его убедить, пообещав, что буду постоянно поддерживать с ним связь по телефону, держать дверь запертой и не открывать незнакомцам. Он готов был каждый раз сам возить меня в город, вероятно до конца моей жизни, что мне казалось совершенно нелепым. И чем больше он об этом говорил, тем больше мне хотелось сбежать от него подальше.

Мне нужно было домой.

Колин

Допросы продолжались весь день. В перерывах между ними меня отводили назад в камеру, которую я уже начал считать своей. На обед принесли на подносе некое подобие картофельной запеканки с мясом, горошек цвета хаки — вероятно, консервированный — и пластиковый стакан с водой. Я съел немного запеканки и тут же об этом пожалел, поняв, что буду вспоминать ее вкус еще несколько часов.

Снова поинтересовались, нужен ли мне адвокат, на которого я имею право, о чем я, естественно, знал. Если у меня нет своего адвоката, сказали они, мне его найдут. Я снова сказал, что меня это не волнует.

Меня вообще мало что волнует, но мне не нравилась перспектива спать на запаянном в полиэтилен матрасе в бетонной камере, и я вежливо спросил, как долго меня собираются тут держать. Сержант ответил, что, скорее всего, еще как минимум восемнадцать часов. Восемнадцать часов! Что ж, у меня хватает развлечений. Соседние камеры, похоже, пусты, но я слышу громкие ругательства — в полицию начинают поступать пьяные. Похоже, от меня ждут, что я начну волноваться. Но мне нечего терять, вообще нечего, в то время как их положение весьма шатко. Особенно если учесть то освещение, которое это дело получило к данному моменту в прессе.