Книга Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов - Николай Бахрошин

Задумались. По очереди поковыряли пальцами — доски промазаны жирным смоляным варом. Так чужаки-свеи ладят свои хищные ладьи для набегов — из досок да с густой обмазкой. Только свейские ладьи большие, те и по морям на них ходят. А этот маленький, больше двух-трех воинов с оружием едва унесет. Что за диво? Или свей вдруг обмельчали, в этих теперь умещаются? — вставил Велень. Он тоже не утерпел, бросил следить за печеной рыбой, прибежал смотреть. От его слов родичи привычно развеселились.

Пока все скалили зубы, обстукивали доски, ковыряли обмазку, рассматривали при свете горящих лесин причудливую, замысловатую резьбу на носу, любопытный малец Еменя залез внутрь, зашарил по днищу.

Вечно он торопится вперед бабки в печь сигануть. Вот и получил первым поперек любопытки. Выскочил изнутри как ошпаренный, заорал так, что лес вокруг загудел, многократно откликнулся на его крик.

Мужики от неожиданного испуга посыпались от челна горохом. Кто под куст, кто в лес, кто кинулся под обрыв. Бойкий Весеня с маху сиганул подальше в реку и полоскался на глубине, отфыркиваясь, как выдра.

Потом опомнились, начали перекликиваться:

— Эй, там, все живы?

— Да все вроде…

— А что случилось-то, почему побежали?

— Так кричали же!

— А кто кричал?

— А кто его знает!

— А Еменя, кажись…

— А чего случилось-то, мужики?!

Вылезли из укрытий, нашли в ивняке Еменю, вытащили, допросили строго. Тот отпираться не стал. Кричал, да. Испугался потому что. Чего испугался? Так мертвяк там, в челне! Как цапнет за ногу холодными пальцами!

Долго и дружно все ругали Еменю. Весеня, мокрый, хоть самого выжимай вместе с портами и длинной рубахой враспояску, выбрался из реки, узнал, в чем дело, и аж закрякал с досады, отряхиваясь от воды:

— Экий ты, паря, робкий! Нешто ты мертвяков не видел, чтоб так орать?

— Да за ногу же, говорят тебе! За ногу цапнул! — осадил бойкого рассудительный Творя. — А где это видано, чтоб мертвяк цапался? Испугаешься!

Мужики опять призадумались. Притихли, настороженно поглядывая на темнеющий у берега челн, где притаился цапающий мертвяк. Живых мертвецов никто из родичей еще не встречал, но слышали про них все, разумеется. Теперь стало понятно, почему и челн не такой, как у всех, и чернота его какая-то особая, стерегущая… Ждет мертвяк, притаился, подманивает к себе…

Самые робкие начали понемногу, по шажку отходить к костру. Кто посмелей, взялись за остроги, вымазанные рыбьими потрохами, но наступать не спешили. Переглядывались.

Срубить подлиннее жердину, столкнуть его в реку, что ли, откуда пришел? Пусть плывет отсюда подальше, пока беды не случилось… Или поглядеть все-таки, кто там? Любопытно, конечно, но, обратно сказать, боязно все-таки… А ну как кинется изнутри? Как начнет шкуру на ремни драть! Что тогда?

Впрочем, пока возились, короткая ночь окончательно сошла на нет. Серый рассвет уже прояснил небо, проявил и реку, и кустистый берег, и лица родичей, застывшие в ожидание и опаске. Кто-то, Ятя, кажется, вдруг вспомнил, что у упырей, поселяющихся в телах после смерти, при белом свете силы никакой нет. Это они во тьме горазды вытягивать дух и кровь из живых, а при свете — нет, при свете вся их черная сила тает, как снег на весеннем солнце…

Это известие приободрило. Решили глянуть, раз так. Выставив перед собой остроги, подступили к загадочному челну. Оттуда никто не кинулся.

Осмелев окончательно, заглянули внутрь.

Там действительно нашли человека. Потрогали — не мертвый, хотя и живым его с трудом можно было назвать. Худющий, высохший, как поваленное ветром дерево, он уже и говорить не мог, только моргал и сипел чуть слышно. Руки и ноги у него были связаны конопляной веревкой, хитро заведенной за спину, чтоб сам освободится не смог…

— Велень, чтоб тебе подавиться поганой костью! — раздался вдруг истошный крик князя Кутри.

— Ась?!

— Кто за рыбой следил?!

— Так я же…

— А где рыба?!

— Так горит же!

— А что ж ты стоишь!

— Так бегу же, бегу…

Весеня, стоявший теперь рядом с князем, опять вздрогнул от громового крика. Ошалело повел головой, разобрался, в чем дело, сплюнул со злости, вовремя подставив ладонь, чтоб не обидеть плевком Сырую Мать-землю.

От костра прогоркло несло сожженной рыбой.

— Вот и поели рыбки от пуза до низа… — горестно выдохнул плотный, плечистый Творя-коваль, всегда, как лесной хряк, ищущий, чего пожевать.

3

Найденного на реке человека родичи перенесли в общую избу, что, по обычаю, ставится посреди каждого села. И этой избе ночевали случайные гости рода, холодными зимними вечерами собирались на толковище старшие. Духи предков, прилетавшие навестить живых родичей, тоже находили здесь кров и стол, который всегда должен их ждать, чтоб умершие не подумали нехорошего о потомках.

Бабы ухаживали за найденышем, но думали, что не выживет. Очень был истощен и, похоже, сам себя не помнил. Откроет глаза, скажет несколько слов на непонятном квакающем языке, посмотрит вокруг темными глазами с диковинной синевы белком и опять провалится в забытье. Лицо у него было острое, резкое, нос — горбатым вороньим клювом, скулы выпуклые, глаза глубоко провалились в глазницы. Кожа смуглая, словно копченая, борода и усы растут не прямо, как у людей, а мелкими кольцами. Южных кровей, решили родичи из бывалых. Там, где Хорс-солнце жаркое, как огонь, живут такие смуглые, курчавые люди. Далеко, видно, ушел от своих земель, соглашались все. Но кто такой, как оказался связанным в пустом челне, оставалось загадкой.

Кутря послал человека к талам, у них спросить. От них приходили двое, мрачный, коренастый богатырь Яши и знаменитый охотник Музга, щуплый, как недомерок, но быстрый и неутомимый на ногу. Они сидели около пришлого, смотрели долго, тыкали в него пальцами, цокали языками и чесались под блохастыми шкурами, из которых шили себе одежу. Холстов талские бабы не ткали, одежу шили из того, что в лесу добывали. Ленивые, наверно…

Охотники-талагайцы весь день рассматривали найденыша, потели в шкурах на земляном полу общей избы. К вечеру переглянулись значительно, сказали — нет, не знаем такого. Потом ушли, не прощаясь.

Постоянно сталкиваясь с талами, поличи мало-помалу научились понимать простой язык этих малорослых людей, привыкли к их обстоятельной неторопливости. Но охотники вообще больше ничего не сказали. Гостить не стали, и от угощения отказались, и даже пива не захотели, от которого их, бывало, за уши не оттащишь. Вышли за село и плевались, поворотясь назад, рассказали Кутре и старейшинам ребятишки, побежавшие вслед за ними.

Это была плохая примета. Что-то переменились талы в последнее время, словно озлобились…