Книга Тайна дочери пророка. Рука Фатимы - Франциска Вульф

По полу ползает слуга – пытается как-то все убрать. Джинким, скорчившись в позе эмбриона, лежит в дальнем углу совершенно раздетый. По-видимому, с него сняли всю одежду потому, что он испачкал не только пол, но и всего себя…

Беатриче бросилась к нему, присела на корточки, с трудом нащупала пульс: еле бьется. Если это инфекция, то отнюдь не банальная, а очень опасная для жизни.

Джинким открыл глаза… Узнав ее, попробовал улыбнуться, но усилие это сразу угасло.

– Не смотри на меня, Беатриче… Мне стыдно, что я перед тобой… в таком виде… – Прикрыл лицо рукой. – Какой… болван привел тебя сюда?!

– Толуй.

– Выкарабкаюсь, обязательно накажу его… Так ему и передай…

– Джинким, я врач. И Толуй вызвал меня только поэтому. Он очень испугался за тебя.

Рука Джинкима снова бессильно опустилась.

– И все-таки ты не должна… смотреть на меня… Я в таком омерзительном виде…

– Все это совершенно неважно.

Она пыталась скрыть ужас. Его лицо, такое живое и молодое всего несколько часов назад, посерело и осунулось, глаза глубоко провалились. За короткий срок из здорового, сильного мужчины он превратился в дряхлого, немощного старика.

Джинким вдруг схватил ее ледяными руками. Она невольно вздрогнула от их прикосновения.

– У меня осталось мало времени… – прошептал он еле слышно, – поэтому…

– Ерунда! – перебила его Беатриче, желая ободрить его, но ей не удалось скрыть дрожь в голосе. – Ты обязательно поправишься!

Джинким помотал головой.

– Нет… о нет… Сейчас-то… лиса пришла за мной… Я чувствую… знаю. И вот…

Умолк, закрыл глаза, видимо, чтобы собраться с силами. А когда снова открыл, они светились теплом и добротой.

– Хочу сказать тебе, Беатриче… пока не поздно и есть какие-то силы… Прости меня… Сначала… принял тебя за ведьму, за врага. Твоя красота и ум… казались мне подозрительными. Только потом понял… ты послана богами мне в подарок. Слишком поздно понял… Но благодарен… за каждый проведенный с тобою миг…

– Не говори так, Джинким! – Она убрала мокрую прядь волос с его лба. – Еще не поздно… у нас еще много времени друг для друга…

В глубине души Беатриче чувствовала, однако, Джинким прав. Он обречен – она видит на его лице печать смерти. Крепко сжав губы, повторяла себе: «Не плачь, не смей! Держи себя в руках! А вдруг удастся его спасти?»

– Сейчас ничего не говори… дай знак – чего ты хочешь. Тебе нельзя утомляться. У тебя что-нибудь болит?

Джинким кивнул, и ему все-таки удалось улыбнуться – очень слабо.

– Ты настоящий воин, Беатриче… Такие, как ты, не покидают поле битвы, когда все трусы разбежались… Ах, если б мы вместе… плечом к плечу… вот это сила… Я возвращаюсь… в Шангду…

– Прошу тебя, Джинким, не говори так.

Она еле сдерживала слезы, наворачивающиеся на глаза. Нельзя плакать у постели больного, особенно если его любишь.

– Где у тебя болит?

Джинким не успел ответить – лицо его исказилось от боли, он скорчился, и его вырвало прямо ей на колени. Одновременно брызнула водянистая жидкость из кишечника.

– Прости меня!.. – прошептал он, когда приступ кончился.

По щекам его лились слезы. От стыда он снова закрыл лицо руками, но его так трясло, что руки не слушались.

– Какой позор для воина!

– Никакого позора. – Беатриче вытерла пот у него со лба. – Я здесь, чтобы помочь тебе.

– Обещай не вспоминать… что видела меня таким…

– Джинким, я…

Он с трудом поднял голову и произнес что-то невнятное; наконец еле выговорил:

– Пожалуйста.

У Беатриче защемило сердце; глаза щипало – вот-вот потекут слезы…

– Да… обещаю.

Джинким закрыл глаза и, обессилев, рухнул на пол. Губы шевелились, он что-то бормотал, но слов уже нельзя разобрать… Наверное, они обращены к богам…

Сильная рвота, водянистый понос… Какой может быть диагноз? В голове у нее пронеслись десятки вариантов.

Холера? Да, возможно. Потом вспомнила, что эта смертельно опасная болезнь известна лишь с девятнадцатого века. К распространению ее привела мутация безобидной до того бактерии. Стало быть, холера исключается.

Другая форма гастроэнтерита, вызываемого бактерией? Но какой – паразитарной бактерией, которая ей неизвестна?

Или все-таки отравление?.. Ах, куда же запропастился Ли Мубай?! Сейчас надо во что бы то ни стало остановить катастрофическое обезвоживание организма и предотвратить кому! Судя по пульсу, Джинким очень близок к ней.

– Эй, кто-нибудь, – крикнула она слугам. – Быстро принесите воды! Соленой воды, в которой варился рис! Да побольше, желательно целый котел.

Слуга смотрел на нее, выпучив глаза.

– Но, госпожа… сейчас ночь. Откуда мне достать…

– Ах, боже мой! Нет отвара – сварите рис заново! Неужто в Китае не найдется риса, соли и воды?! Еще нужен большой котел…

– Конечно, госпожа… я сейчас…

– Так чего же ты ждешь?! Живее! Торопись!

Слуга подпрыгнул, как испуганная мышь, и выскочил из комнаты, будто за ним гнался черт.

– Что… что с дядей? – робко проговорил Толуй.

Беатриче вздохнула – пыталась сконцентрироваться.

– Пока не знаю, – честно призналась она и стала вытирать одной из разбросанных повсюду тряпок свое платье. Вот почему врачи скорой помощи пользуются пластиковыми фартуками, которые потом выбрасывают в мусор. – Сначала надо дать ему как можно больше жидкости. Жидкости и соли.

– Поэтому ты послала за соленой водой и рисом?

Кивнув, она подумала: «Конечно, лучше влить электролит и глюкозу – это намного эффективнее». Но она не представляла, как при такой сильной рвоте он сможет проглотить рисовый отвар.

– Толуй, пошли слугу – надо достать кусок древесного угля!

Осторожно повернула Джинкима на спину – необходимо прощупать его живот. Конечно, могла бы приказать слуге это сделать, но ее терпение на пределе.

– Угля? – удивленно переспросил Толуй. – Зачем угля?

Любопытство и любознательность – хорошие качества, но всему свое время. Она еле сдержалась.

– Толуй, если можешь, не задавай никаких вопросов. Делай что говорю. Потом все обсудим. Сейчас нет ни времени, ни сил.

Трудно сказать, понял ли Толуй, но он послушно наклонил голову и встал. В дверях столкнулся с Ли Мубаем. Старый монах поразил Беатриче своим видом: свежий, выспавшийся, не то что она. А Ли Мубай ведь вдвое старше. Может быть, его и поднимать с постели не пришлось. Ведь буддийские монахи начинают свой день очень рано.