Книга Святая и греховная машина любви - Айрис Мердок

Бывая дома, Блейз теперь большую часть времени проводил у себя в кабинете — судя по состоянию корзины для бумаг, разбирал содержимое стола: что-то рвал, что-то выкидывал. Вероятно, это было связано с завершением работы над книгой. Иногда поднимался на чердак, где хранились кофры с его совсем уже старыми вещами; зачем-то даже перекладывал одежду у себя в шкафу. Словом, приводил в порядок все свои дела. Зачем? Уж не собрался ли он «сделать ей ручкой»? Эта мысль, конечно, иногда посещала Харриет, но она всякий раз отгоняла ее как невозможную, и из-за этой невозможности не видела очевидного. Просто у Блейза такой период, говорила она себе; но ведь он не может уйти из ее жизни, как не может уйти Дейвид. Сейчас ее задача только продержаться, только ждать: в конце концов они поймут, как бесконечна ее любовь и ее вера в них обоих, — и тогда это отчуждение пройдет. И Харриет молча страдала и ждала, но почему-то ее страдания были гораздо мучительнее и давались ей гораздо тяжелее, чем прежде.

— Мы берем вот этого, — сказала она служителю.

Корги был быстро отделен от своих менее удачливых собратьев и выпущен на волю. Люка бухнулся голыми коленками прямо в пыль, обхватил пса за шею и, млея от восторга, ждал, пока тот старательно вылизывал ему лицо. Харриет торопливо смахивала слезы, сдерживать которые не было уже никаких сил.

— Как мы его назовем?

— Лаки Лючано.

— Кто такой Лаки Лючано?

— Так звали одного гангстера. Я тоже буду гангстером, когда вырасту.

* * *

Погода снова установилась. Перекинув пиджак через руку и все равно обливаясь потом, Дейвид шагал по Ричмонд-Роуд. Белая рубашка приклеилась к спине, капли пота щекотно скатывались по бокам и животу.

Сегодня ночью ему снилось, будто он бродит один в безлюдных горах, где-то в Китае. Взбираясь по идущей круто вверх тропе, он вышел к огромному деревянному чану, в который стекала вода из горячего источника. В желтовато-мутной воде купалась обнаженная девушка. Но вдруг Дейвид с ужасом увидел, что скала над источником задрожала и стала медленно оседать. Послышался нарастающий шум, и обломки скалы, подпрыгивая и кувыркаясь, покатились вниз. Скоро ревущая лавина поглотила и чан, и тропинку — не осталось ничего, кроме груды камней, растерзанной земли да темной глубокой расщелины, из которой поднимались клубы пара.

Адрес Эмили Макхью Дейвид узнал без посторонней помощи, отыскал в старой записной книжке отца: вместо имени таинственное «ЭМ», рядом адрес и телефон. Сейчас, когда он шел по дороге, у него едва не подкашивались ноги от страха, волнения, тоски и еще каких-то чувств, названия которым он не знал. Он просто должен был видеть Эмили Макхью. О том, что произойдет, когда он ее увидит, Дейвид не имел ни малейшего представления. При всей ненависти к ней, он не собирался ни упрекать ее, ни осыпать оскорблениями — это было бы совершенно бессмысленно. Просто хотел ее видеть — а там уже как получится. Наконец он свернул с Ричмонд-Роуд в одну из боковых улиц и через несколько минут, миновав длинный грязный вонючий коридор, заваленный старыми коробками и детскими велосипедиками, остановился перед обшарпанной дверью. Его сердце бешено колотилось.

Дверь открыла миловидная медноволосая женщина в зеленом платье.

Некоторое время Дейвид смотрел на нее молча, чуть исподлобья, потом сказал:

— Я Дейвид Гавендер.

Почему-то только сейчас ему пришло в голову, что в квартире может оказаться его отец.

— Я не Эмили Макхью, — сказала Пинн. Дейвид ощутил неимоверное облегчение.

— А она?..

— Ее нет. Я сейчас дома одна. Меня зовут Констанс Пинн. Слышал обо мне?

— Нет.

— Зато я о тебе слышала. Даже видела. Хотя в жизни ты гораздо симпатичнее, чем на фото.

Немного помолчав, Дейвид повернулся уходить.

— Постой, красавчик, погоди минутку. Зачем тебе Эмили?

— Низачем.

— Да не убегай ты. Я выйду с тобой. Зайти не приглашаю, в доме жуткий бардак. Подожди, я быстро.

Дейвид подождал.

Через минуту, набросив на себя зеленый, под цвет платья, жакет, она опять появилась на пороге, и они вместе зашагали по темному коридору к выходу. Дейвиду показалось, что ей почему-то ужасно весело на него смотреть; и действительно, пройда немного, она вдруг залилась веселым смехом.

— Куда направляемся, красавчик? Дейвид неопределенно махнул рукой.

— Ну, так пойдем со мной. Я как раз сейчас иду в школу. Я работаю в школе для девочек. Ты хоть раз был с девочкой?

__ Нет.

— Неужели не хочется?

Дейвид махнул рукой еще неопределеннее.

Машинально шагая рядом с Пинн, он чувствовал, как она берет его под руку, как тянет куда-то за рукав, — но не сопротивлялся.

— Ну, как тебе отцовские шуры-муры?

Дейвид молчал.

— Не суди его слишком строго, — сказала Пинн. — Мало ли в какую историю может человек вляпаться. У тебя тоже не сегодня-завтра начнутся разные истории. Сначала одна, потом другая, и так всю жизнь. Вам, молоденьким, этого не понять, а бывает, что и сам не заметишь, как вышло: соврал раз — приходится врать и второй. Любовь, знаешь ли, такая штука, без нее никак. Вот и выходит, что надо прощать. Надеюсь, ты к Эмили шел не счеты сводить?

— Нет.

— Ну и чудненько. У Эм, бедняжки, и так не жизнь, а сплошное дерьмо. Почти как у меня.

В этот момент они проходили вдоль высокой кирпичной стены. Неожиданно Пинн остановилась. В ее руках откуда-то оказался ключ, а в стене дверь, в которую они и вошли. За дверью был обширный огород, обнесенный со всех четырех сторон высокой кирпичной стеной.

— Что это? — спросил Дейвид.

— Чш-ш-ш! — зашипела Пинн. — Мы уже в школе. Говори тише! У нас тут нет мужчин, только несколько подсобных рабочих, и те приходящие. Мужской голос сразу привлечет внимание. Так что иди за мной и помалкивай. Хочу кое-что тебе показать.

За высокой стеной шум транспорта сделался приглушенным, как шмелиное жужжание. Они прошли по тропинке между грядками, засаженными роскошным нежно-зеленым салатом, в дальний угол огорода и вышли через другую дверь. Тотчас до ушей Дейвида долетел новый, какой-то щебечущий звук — будто неподалеку находилась вольера с птичками.

Теперь перед ними был не то большой сквер, не то маленький парк. Густая некошеная трава, слегка отливающая красным, вовсю колосилась. Чуть поодаль стояло два монументальных, непроглядных до черноты ливанских кедра, за ними вяз, казавшийся на их фоне салатно-зеленым, и еще какие-то деревья; дальше, полускрытый листвой, бледнел слегка покосившийся от времени фасад старого, постройки восемнадцатого века, здания. Справа тянулись кусты бузины, все в тарелочках золотисто-кремовых соцветий. Вдоль кустов, у самой кирпичной стены, проходила тропинка, на которую, прижимая палец к губам, свернула Пинн. С каждым шагом птичий щебет становился громче.