Книга Кролик разбогател - Джон Апдайк

За ним следует Нельсон, свесив голову, не глядя ни на кого.

Тощий скользит по проходу, гибкий, как кошка, и становится рядом с ним. В свободное от работы время он, наверно, занимается грабежом. Он на добрых шесть дюймов выше Нельсона. У обоих короткая стрижка под панков. На затылке у Нельсона хохолок, так хорошо знакомый Гарри, что у него вдруг свербит в горле, словно туда что-то попало.

Злобный шепот Пегги наконец замирает. Орган все это время безмолвствовал. Приподняв пухлые руки, Манная Каша просит всех встать. Под этот шорох Мелани выводит Пру из боковой комнаты с другой стороны. Беременность, о которой все догадываются, лишь подчеркивает ее красоту. На ней длинное, до щиколоток, креповое платье цвета овса — по словам мамаши Спрингер, а по словам Дженис и Мелани — цвета шампанского, вообще оно с коричневым поясом, который решили не надевать, иначе ей пришлось бы слишком высоко его завязывать. Должно быть, это Мелани сплела веночек из полевых цветов, уже тронутых увяданием, который, словно корона, украшает голову невесты. У нее нет ни шлейфа, ни фаты — ничто не прикрывает ее, кроме природной гордости. Опущенное лицо Пру с поджатыми губами горит; ее морковно-красные волосы гладко зачесаны назад, обнажая нежные раковины ушей с продетыми в них крошечными золотыми колечками; глаза, когда она поднимает их на Нельсона, а потом на священника, излучают зеленый свет. Гарри достаточно было бы протянуть руку, чтобы ее задержать, но она проходит мимо, не глядя на него. Мелани же смеющимися глазами смотрит на старших; в длинных, с красными костяшками, пальцах Пру дрожит букетик белых цветов. Вот она остановилась перед священником, торжественно-серьезная и величественно-медлительная, — женщина, которая несет в чреве дитя.

Манная Каша обращается к ним — «дорогие брачующиеся». Голос у этого человека звучит как труба — Гарри заметил это еще дома, но здесь, в почти пустой церкви, эхом отдаваясь от балясин орехового дерева и дощечек с именами усопших и от уходящих ввысь изогнутых стропил, он звучит под большим центральным окном с изображением Христа, отбывающего на небо со стартовой площадки, окруженной группой апостолов в одеяниях пастельных тонов, вдвое сильнее, богаче, с какой-то мягкой грустью, которой Кролик раньше в нем не замечал; голос сплачивает прихожан в единую паству, заглушая опасения, что эта церемония — лишь фарс. Можно сколько угодно смеяться над священниками, но есть у них слова, которые нам так нужны, — слова, изреченные теми, кого уже нет.

— Господь создал союз супруга и супруги, — объявляет он громовым, как раскаты органа, голосом, — для совместной радости... — И дальше словно пыль оседает слоями: — ...процветания, продолжения рода, воспитания потомства. — Манная Каша закрывает глаза между фразами — единственный его недостаток. Гарри слышит сзади легкое покряхтыванье: мамаша Спрингер устала слишком долго стоять. По другую сторону Дженис миссис Лубелл достала из сумочки грязный на вид платок и прикладывает к лицу. А Дженис улыбается. В уголках ее рта залегла чернота. В этой своей маленькой белой шляпке, похожей на цветок, она выглядит полинезийкой.

Голос Манной Каши, звеня, возносится к стропилам:

— Если кто-то из вас может привести вескую причину, мешающую этой паре сочетаться законным браком, — говорите сейчас, а потом уже не нарушайте мира.

Мир. Скрипнула скамья. Это пара из Бингемптона. Мертвый Фред Спрингер. Рут. Кролик борется с дурацким желанием закричать. В горле у него саднит.

Теперь священник обращается непосредственно к брачующимся. Нельсон, державшийся сбоку, — глаза глядят мрачно, гвоздика в петлице съехала, — теперь выходит на середину и становится рядом с Пру. Он одного с ней роста. Шея у него сзади такая тощая и голая. Как тростинка!

Теперь спрашивают Пру. Тонюсеньким голоском она отвечает — да.

Теперь вопрос к Нельсону, и у его отца пропадает желание закричать, разыграть из себя этакого злого клоуна — у него начинает щекотать в носу, в двух маленьких протоках что-то набухает.

— Утверди обручение их в вере, и единомыслии, и истине, и любви... оставит человек отца и матерь и прилепится к жене.

Нельсон не так звучно, как Манная Каша, и не так жалобно, как Пру, говорит — да.

К глазам его подступают слезы и в горле невыносимо першит, и все бедные, забытые, больные, никчемные свидетели этого брака выкатываются из-за спины Гарри со своим страшным всезнанием, с неожиданно ощутимой массой грусти, которая жжет затылок Нельсону, пока он и девчонки стоят молча, в то время как остальные быстро листают пухлые красные новенькие молитвенники, отыскивая по названию и номеру нужный псалом, а Манная Каша гремит: «Жена твоя, как плодовитая лоза», перекрывая хор разрозненных голосов, среди которых не слышно голоса Кролика, так как он плачет, заливая слова, вымывая страницу, которая становится такой же белой и чистой, как тонкая сзади шея несчастного, стоящего молча Нельсона. Дженис с веселым изумлением смотрит на мужа из-под своей белой шляпы, а миссис Лубелл с грустной улыбкой женщины-поденщицы передает ему свой грязный носовой платок. Кролик трясет головой — нет, он же крупный мужчина, для него такой платок мал; потом все-таки берет его, пытаясь остановить хлынувшие потоком слезы.

— Да проживете вы долго и да увидите детей ваших, — нараспев произносит Манная Каша своим громким сладким, обволакивающим голосом. — Да будет мир в Израиле, — добавляет он.

На улице, когда все уже завершено, и на пальцы надеты кольца, и все клятвы произнесены дрожащими молодыми голосами под пестрым, как пасхальное яйцо, взлетом Христа в космос, и молитва Господу Богу вознесена, и бледная пара, обменявшись положенным поцелуем (бедняга Нелли, что бы ему вырасти еще хоть на дюйм) и став теперь уже по всем правилам таинства частицей их общей плоти, их племени, поворачивается к ним лицом под нездоровым послеполуденным небом, в котором ветер, дышащий вечером, нагнал облака, нелепые слезы длинными полосами высыхают на лице Гарри, и его уже снова обнимает Мим, обнимает как сестра, и перед ним встают все семейные горести, какие они пережили с той поры, когда он держал ее за крошечную ручонку; будущее сумрачной громадой навалилось на них, его единственный отпрыск женился, а Мим скорее всего никогда не узнает этого повседневного бремени — тощая, похрустывающая сейчас в его объятиях, она так и останется старой девой: ведь и женщина легкомысленная может остаться старой девой; надо же, чего только ей не пришлось вытерпеть за эти годы, его маленькой сестренке, которая по его примеру плачет сейчас здесь, на воздухе, где слезы быстро высыхают, а вокруг мелькают улыбки вышедших из церкви, словно бабочки, что рождаются и живут всего один день.

Ах, этот день, этот праздник, в который они превратили прозаичную субботу, последний день лета. А какую уйму горючего они переводят, когда вереница машин спускается под гору по улочкам городка к дому мамаши Спрингер. Гарри и Дженис в «короне» следуют за голубым «крайслером» Бесси на случай, если старушка во что-нибудь врежется, а Мим везет миссис Лубелл в «мустанге» Дженис со все еще свернутыми набок задними фарами.

— Отчего ты так расплакался? — спрашивает его Дженис. Она сняла шляпу и сейчас причесывает челку, глядя в зеркальце заднего обзора.