Книга Воевода - Вячеслав Перевощиков

– Ты не знаешь, что делать? – съехидничал Лют. – Ничего, сейчас вас соберут к заутрене, и если тут же просто не запрут в церкви, чтоб не мешали взятию города, то ромейский поп обязательно что-нибудь наплетет вам про смирение, и про то, что не должны вы роптать и противиться происходящему, ибо все плохое, что случается с нами, есть не что иное, как кара, посланная Господом за грехи ваши.

Боярин хотел было продолжить свои издевательства, искусно обыгрывая то, что с точки зрения ненавистной ему чужой веры вся жизнь человека есть сплошной грех, но увидев лицо воеводы, покрытое мелкими капельками холодного пота, сжалился над простодушием старого воина.

– Ну, да мы с тобой тоже не лыком шиты, – он хлопнул собеседника по плечу с такой силой, что могучая грудь воеводы отозвалась гулким эхом, – найдем для них достойный ответ. Да так, что мало не покажется! Да?

– Да, – неуверенно встрепенулся воевода.

– Рогатками в два ряда запрем ромейские улицы, – торопливым громким шепотом заговорил Лют, словно там, в ромейском конце, могли услышать его голос, – а за рогатками – копейщиков добрых пяток, чтоб шустрить не пытались, да пару стрельцов, позлее, с каждого боку. Так и не пройдет никто. Да?

– Да! – уже значительно бодрее согласился воевода.

Мозг его вышел из состояния оцепенения и заработал с привычной для старого воина деловитой четкостью.

– Еще стены с внутренней стороны досками закроем, – таким же жарким шепотом белыми от злости губами проговорил он, с ненавистью глядя вниз, на богатые дома ромейских улиц, – и стрельцов поболее да позлее, чтоб никто даже носу сунуть не смел.

Кулаки его сжались, превратившись в две увесистые жилистые гири, способные и без оружия крушить всех врагов города.

– Я им покажу, что такое воевода Звянко! – он словно выдохнул из себя серый сгусток злости.

– Да! – в костер ненависти Лют ловко подбросил свое магическое словцо, пряча в ладонь довольную улыбку.

– А ну-ка, отроки, – воевода резко повернулся назад к двум долговязым парням в стеганках с накладками из толстой кожи, подпоясанных короткими мечами, – слетайте-ка, соколики, к сотнику степного конца и передайте вот что...

Лют не стал слушать, что скажет воевода своим слугам. Он прекрасно знал, что, взяв верное направление, старый служака уже не упустит ничего, он также мог бы и сам отдать все эти приказы, но хорошо понимал, что нельзя недооценивать власть и влияние на людей византийского попа, и потому будет гораздо лучше, если приказ стрелять в своих единоверцев отдаст такой ярый христианин, каковым слыл воевода. Однако и сам Звянко, не столько понимая, сколько чувствуя подсознательно всю эту силу религиозной власти, неспроста послал отроков за воинами именно в степной конец, населенный в основном таманскими русами, которые в силу свирепости своего нрава все еще сохраняли верность своим древним богам, и без всяких колебаний убили бы любого христианина, будь то ромей или рус – им было все равно, был бы только на то приказ воеводы.

Боярин повернулся в сторону моря и только теперь дал свободу своей довольной улыбке, которая в последние минуты разговора с воеводой Звянко пряталась под ладонью, якобы поглаживающей от раздумий бороду. Но недолго она гостила на суровом лице Люта. Едва взгляд его скользнул туда, где небо растворялось в морской лазури, медленно оплывая в него нежнейшими красками рассвета, и где парили едва различимые точки плывущих кораблей, как тяжелые думы мрачной тенью снова легли на его лицо. Впрочем, прежнего тревожного беспокойства сердце мудрого воина уже не ощутило, то ли оттого, что часть его забот взял на себя воевода Звянко, то ли оттого, что мрачные предчувствия, рожденные в ночи, сами собой растворились на утреннем солнце. Здесь, на смотровой Соколиной башни, он уже не ощущал того прежнего давления чужой непреодолимой силы.

– Что ж, посмотрим, кто они такие и что им нужно, – спокойно прошептал он в седые усы, непонятно зачем дав своим мыслям словесную оболочку.

И поставив эту мысленную точку, боярин вдруг почувствовал, что ночь, проведенная в раздумьях, дает о себе знать, и на смену напряжению приходит тяжелая усталость бессонницы. Он опустил ладони на иссушенное солнцем до серебряного блеска бревно забральной стенки башни, словно ища опоры и намереваясь возложить весь немаленький вес своей плоти на старое дерево, но так и остался стоять, прямой и неподвижный, с гордо поднятой головой и хищным взглядом, устремленным в неведомую даль. То, что эта даль была неведомой, не было никакого сомнения, ибо ромейские корабли больше его не интересовали. Об этом же говорил и блеск его глаз, который едва уступал сиянию драгоценных камней, мерцавших спящими звездами с перстней на пальцах его рук.

Воевода как раз закончил раздавать указания да рассылать своих отроков, и, гордый за свои четкие и ясные приказы, а также за расторопность своих слуг, вернулся к боярину, чтобы прочесть в его глазах одобрение и услышать слова похвалы, на которую мудрый Лют Гориславич никогда для него не скупился. Звянко был далеко не глуп и понимал, что чаще всего эти слова были всего лишь дешевой лестью, но ничего не мог с собой поделать. Слаб был этот богатырь до сладкого словца. И вот теперь он снова потянулся за ним, как младенец тянется за соской, и остолбенел, увидев боярина.

Никогда прежде Лют еще не представлялся ему в столь величественном виде. И воевода даже не мог понять, что собственно так восхищало и поражало его. Его вечно сердито нахмуренные брови вдруг сами собой поднялись вверх смешным домиком, что означало крайнее изумление, и он, пытаясь объяснить для себя все это великолепие, невольно подумал, едва не сказав вслух, – ну чисто Великий Князь или царь какой! И едва он это подумал, как сердце его наполнилось радостью, словно ему удалось угадать некую тайну или же найти для себя что-то необычайно важное. Он вздохнул полной грудью, пытаясь свыкнуться с этой непонятной радостью, как некая темная тень вдруг накрыла его всего с головой, ошеломив и смутив его ум, словно в спину потянуло холодом разрытой могилы, сводя невольной судорогой только что кипевшие горячей силой мышцы.

– Проклятый язычник околдовал тебя, – шепнул кто-то сзади прямо ему в душу.

Звянко невольно обернулся. Никого не было. Только черный крест церкви маячил вдали. Сердце его тоскливо заныло. Он вспомнил черные буравчики глаз попа, сверлящие его размякший от бесконечной молитвы мозг, и благостную речь, с настойчивой силой вбивающую в этот мозг какие-то слова. Какие, он уже не помнил, но какая-то безотчетная ненависть темной волной вдруг захлестнула всю его душу.

Боярин, видимо, что-то почувствовал и искоса глянул на воеводу. Но взгляд его лишь небрежно скользнул по хмурому лицу Звянко и снова улетел в необозримое пространство, ибо мысли Люта были еще очень далеко, где-то в небесной лазури или еще дальше, в Синем Ирии, который был сокрыт от людского взора небесным покровом, и потому он не разглядел, как темными углями в щелочках глаз воеводы пылает полуживотная стихия злобы. Конечно, мрачный вид хранителя города не мог ускользнуть даже от беглого взгляда боярина, но уверенный в себе воин-колдун отнес это насчет утренней тревоги по поводу ромейских кораблей.