Книга Новейшая оптография и призрак Ухокусай - Игорь Мерцалов

— Ценю вашу помощь, но, право, нет необходимости…

— Есть! — возразил городничий. — Призрак Свинтудоева находился под моей ответственностью.

— Понимаю, — кивнул столичный сыщик. — Что ж, приятно встретить разумного, так высоко ставящего долг. Что ж, едемте!

Предупредив подчиненных, что отправляется по срочному делу в Спросонск, городничий поинтересовался у Копеечкина:

— Вы давеча сказали, Пуляй Белосветович, что, получив мое сообщение, не сразу смогли приехать. Как же вам удалось столь быстро до наших краев добраться?

— Скоро увидите.

«Звезда сыска, — мысленно проворчал Сватов. — Нет чтобы по-простому сказать…»

ГЛАВА 9,

в которой звучит печальная история Шепчущего моста, а в небе над Спросонском появляется удивительное средство воздухоплавания

Фонарь с бутылью-ловушкой Сударый перенес на второй этаж, в гостиную. Потом Переплет пошел спать, Вереда открыла учебники, а Сударый с Персефонием взялись за рутинную научную работу — сделанные утром снимки следовало всесторонне изучить и описать по всем правилам. Однако мысли, что и неудивительно, были заняты Ухокусаем. Переплет так и не смог толком заснуть, ворочаясь в своем закуте, Вереда по нескольку раз перечитывала одни и те же параграфы и потом обнаруживала, что решительно ничего не может вспомнить из их содержания. Даже Персефоний был несколько рассеян, а Сударый, занося в журнал наблюдений параметры изображений, так часто путал графы, что пришлось вырвать лист и переписывать заново.

Совещание составилось как-то само собой. Переплет, чувствуя, что заснуть ему сегодня не суждено, отправился побродить по дому. В гостиной постоял, пристально глядя на Ухокусая, по-прежнему сохранявшего вид фонаря. Хотя от подобного облика трудно ожидать внешнего проявления каких-то эмоций, у домового сложилось впечатление, что предметный призрак тоже рассматривает его, без особой приязни, внимательно, но вежливо; что, более того, он хочет что-то сказать, но ждет, чтобы к нему обратились.

Однако разговаривать с фонарями Переплет не собирался, тем более с такими фонарями, которые отводят глаза, притворяются любой вещью по своему вкусу и грызут уши честных разумных.

Переплет решительно направился в лабораторию.

— Непеняй Зазеркальевич, извиняйте, если от дела отрываю, только надо нам с вами поговорить.

Едва Сударый поднял голову от записей, отворилась дверь и вошла Вереда:

— Непеняй Зазеркальевич, вы не очень заняты? Я тут подумала…

— И все мы, конечно, об одном и том же, — улыбнулся Сударый. — Говорите. Кто начнет?

— Первым скажу я, — заявил Переплет. — В полицию надо Ухокусая определить…

— Я против, — быстро сказал Персефоний.

— Это почему? А, понятно, — важно кивнул домовой. — Ты у нас полицию вообще на дух не переносишь.

— Отчего же, переношу, если надо. Только Ухокусаю в полиции делать нечего. Наш закон предметных призраков не учитывает, так что ничего с ним полицейские поделать не смогут. Он для них юридически не существует.

— Это уж проблема полиции, не наша, — отмел возражение Переплет, стоя посреди лаборатории и уперев руки в боки. — А я так себе мыслю. Все, что тут про него было говорено, это слова и домыслы. А точно одно: он кусатель и беззаконщик. Ну так и законом ему, шельмецу, по загривку! Пускай те, кому оно по службе положено, закон для него приискивают. Это их дело, не наше.

— Тут не крючкотворством надо заниматься, — сказал Персефоний, — не под статью подводить, а разобраться сперва, кто он такой, Ухокусай, какие законы к нему вообще применимы. Мое мнение такое: его надо отнести в Дом-с-привидениями. Он хоть и предметный, а все-таки призрак, значит, проходит по ведомству фантомов. Они могут сами решить, кем считать Ухокусая, могут обратиться к ученым — случай-то неординарный…

Переплет уступать не собирался:

— Эту волынку можно долго тянуть. А ну, покуда ученые гадать будут, у Ухокусая терпение выйдет? Сам же говорил, что рано или поздно сорвется он. Нет, тут по всей строгости закона нужно. Уши-то кусаны? Кусаны. Страх наведен? Наведен. Должен же кто-то отвечать…

— А почему именно Ухокусай? — не сдержалась Вереда. — Про Князя Мертвых вы забыли? Вот кто отвечать должен. Какое он право имел свои проклятия накладывать? Нужно в министерство писать, пускай сперва с этим Князем разберутся. Я что-то не слышала, чтобы в какой-нибудь цивилизованной стране проклятия считались законными. Вот увидите, прижмут его и как миленького заставят все поснимать, что наложил!

— Слишком уж ты добрая, — поморщился Переплет. — Князь Мертвых — иностранец, до него дотянуться еще дольше станет, чем Ухокусая по всей строгости науки расписать.

— Я не добрая, просто разумная, — поджав губы, заявила Вереда. — Ну ведь правда же, почему Ухокусай должен отвечать за какого-то там Князя, еще неизвестно, не самозваного ли? А вы как думаете, Непеняй Зазеркальевич?

Сударый ответил не сразу. В словах каждого из его товарищей был свой резон. Несомненно, проблемой Ухокусая должны заняться и наука, и право. Но он чувствовал, что в первую очередь должен решить что-то для себя.

— Я думаю, судьба Ухокусая зависит от того, кто он такой или что такое. Он принимает форму, которую ему навязывают другие, и действует, подчиняясь воле Князя Мертвых, но это его мучило, значит, было противно его естеству. Он сдался нам, хотя его ничто не заставляло, и принял облик, которого никто от него не требовал… Значит, у него есть какие-то свои предпочтения, желания — иными словами, своя воля.

— Вот, выходит, он за свои поступки отвечает! — воскликнул Переплет.

— А по-моему, это значит, что виноват Князь Мертвых, ведь он поступил с Ухокусаем против его желания, — возразила Вереда.

Персефоний ничего не стал говорить, только вопросительно посмотрел на Сударого.

— Я думаю о другом выводе, — сказал тот. — Третий путь, о котором Ухокусай говорил как о самом желанном, но несбыточном… А впрочем, пока еще рано судить, мы слишком мало знаем. Давайте-ка пойдем и расспросим его о том же Князе Мертвых!

Ухокусай ждал их. Все так же был он неподвижен, так же ровно горел его огонек, подсвечивая нежно-розовые пионы на бумажных стенках, а все-таки, стоило присмотреться, возникало неодолимое ощущение, будто в самом воздухе разлиты его чувства: тщательно сдерживаемое нетерпение, глубоко запрятанная печаль, покорность и несмелая мечта.

Однако свои настроения Ухокусай скрывал как мог и, выслушав вопрос Сударого, ответил своим неизменно ровным, ненастоящим, но очень звучным голосом:

— Я расскажу все, о чем вы просите, господин молодой мастер оптографии, но это очень, очень грустная история. Грустная и длинная, ибо, чтобы стал понятен гнев Князя Мертвых, мне придется поведать об ужасных событиях в храме Анимеки, а также о певце Хочуто и юной красавице Наиваки, чья жизнь оборвалась на Шепчущем мосту.