Книга Во имя справедливости - Джон Катценбах

— Садись. Ты, конечно, страшно устал. Ну почему ты не можешь, как все, возвращаться домой по вечерам?

— Смерть не смотрит на часы, и мне приходится подстраиваться под ее расписание.

— Значит, именно поэтому ты не ходил в церковь в прошлое воскресенье? И в позапрошлое тоже?

— Я…

— Была бы жива твоя мама, она тебя как следует выпорола бы. Потом она и мне задала бы жару за то, что я не заставил тебя пойти в церковь. Пропускать церковные службы — большой грех!

— Я обязательно схожу в воскресенье. Обещаю, что постараюсь…

— Терпеть не могу все эти ваши новомодные приспособления! — заявил старик, взбивая яйца в миске. — Например, вот эту электрическую штуку. Что это, атомная духовка?

— Это микроволновая печь.

— Все равно она не работает.

— Просто ты не умеешь ею пользоваться.

Браун-старший скорчил гримасу. Тэнни понимал, что отец пренебрегает бесполезной, на его взгляд, современной бытовой техникой, потому что прекрасно обходился почти всю жизнь без нее, пользуясь колодцем, подвалом вместо холодильника, дощатым туалетом на дворе и печкой вместо кухонной плиты.

— Не знаю, что за прок от такой «печи»! На что она? Разве что размораживать полуфабрикаты!

Глядя, как ловко отец готовит омлет, Тэнни в который раз поражался. Артрит скрючил пальцы отца, старость почти лишила его слуха и зрения, инфаркт высосал его силы и превратил его в кожу да кости, но старик не утратил способности разрезать яблоко на шесть совершенно одинаковых долек или проводить идеально прямую линию карандашом. Только теперь ему было при этом мучительно больно.

— На, поешь. Кажется, вышло вкусно.

— А ты?

— Девочкам завтрак я приготовил, а мне хватит чашки кофе и куска хлеба. — Старик потер рукой свою исхудавшую грудь. — Мне теперь много не надо. — И он с заметным трудом опустился на стул. — Проклятые кости!

— Что?

— Так, ерунда.

Некоторое время они сидели молча.

— Теодор, — вдруг обратился к сыну старик, — почему ты больше не хочешь жениться?

— Мне не найти другой такой, как Лиззи, — покачал головой Тэнни.

— Откуда ты знаешь? Ты же не ищешь!

— Ты же не искал себе новую жену, когда умерла мама!

— Я был уже старым, а ты еще молодой.

— Мне больше ничего не надо, — объяснил Тэнни. — У меня есть ты. У меня есть наши девочки, работа и дом. Что мне еще нужно?

Старик фыркнул, но промолчал. Забрав у сына пустую тарелку, он отнес ее в раковину, с трудом ковыляя на плохо сгибавшихся ногах.

— Пойду разбужу девочек. — Браун-младший поднялся на ноги и подумал: «Ну и парочка! Старый вдовец и молодой вдовец, воспитывающие как умеют двух девочек…»

Отец, мурлыча что-то себе под нос, принялся мыть тарелки. Тэнни усмехнулся: старик упорно отказывался пользоваться посудомоечной машиной и раздражался, когда кто-то пытался к ней прикоснуться. Браун-старший был убежден, что по-настоящему чистой может быть только посуда, которую человек вымыл своими руками, что на самом деле было не так уж далеко от истины. Когда отец переехал жить к ним и дочки впервые пожаловались на него Тэнни, он объяснил девочкам, что их дед такой человек и ничего уж тут не поделаешь. Вряд ли девочек удовлетворило такое объяснение, и в следующие выходные Браун-младший усадил их в машину и проехал с ними пятьдесят миль в Бей-Минетт, по ту сторону границы Флориды и Алабамы. Они миновали маленький пыльный городок с его унылыми кирпичными домами, казавшимися раскаленными докрасна под лучами полуденного солнца, проехали длинную тенистую аллею плакучих ив и оказались на ферме.

Тэнни провел девочек по широкому полю в небольшую лощину и указал им на ряд маленьких, давно пустовавших, покосившихся от старости облупленных и обшарпанных хижин, он объяснил, что именно здесь их дед родился и вырос. На обратном пути в Пачулу Тэнни показал дочкам бывшую среднюю школу для черных, где их дед научился читать и писать, развалины фермы, где тот трудился в поте лица, чтобы стать потом сторожем, и научился дубить кожи. Он показал девочкам дом, который их дед купил в районе, именовавшемся ранее «Городом черных», где их бабушка стала такой ловкой портнихой, что к ней стали обращаться за услугами даже белые женщины, не снисходившие до контактов со своими чернокожими согражданами. Он показал и маленькую белую церквушку, где их дедушка был дьяконом, а их бабушка пела в хоре. Тэнни с девочками вернулись домой, и те больше никогда не заводили разговора о посудомоечной машине.

«Я начал забывать, — подумал Тэнни Браун. — Мы все забываем…»

В коридоре по стенам висели десятки семейных фотографий. Тэнни увидел себя с мячом в руках, в старой выцветшей футболке: у него в школе использовали списанную спортивную форму из соседней школы для белых. Тэнни подумал, что его девочкам этого не понять. Каждый спортивный костюм в его школе, каждая книга в школьной библиотеке и каждая парта в классе практически выброшены из школы для белых. Он вспомнил, как ему впервые дали подержанный шлем для игры в американский футбол. Заглянув внутрь, он увидел темный след пота того, кто носил этот шлем до него. Тэнни долго разглядывал эту полоску, а потом потрогал ее пальцами, поднес их к носу и понюхал. Вспомнив об этом, Тэнни Браун усмехнулся. Потом все изменила война. Тысяча девятьсот шестьдесят девятый год. За шесть лет до того был «Марш на Вашингтон».[8]Через год был принят Закон о гражданских правах.[9]В 1965 году был принят Закон об избирательных правах.[10]Весь Юг США потрясали судороги перемен. Тэнни вернулся из армии и пошел учиться в колледж, воспользовавшись привилегиями в соответствии с Законом о бывших военнослужащих.[11]Вернувшись в Пачулу, он обнаружил, что негритянской школы, в которой он учился и играл в футбольной команде, больше не существует. Вместо нее строилась огромная, уродливая и унылая региональная средняя школа. Футбольные поля, на которых играл Тэнни, поросли сорной травой. Красной глины, которой когда-то была вымазана спортивная форма, не было видно под кровяной росичкой и вонючим дурманом. Он вспомнил, как ему когда-то аплодировали болельщики, и подумал, что в его жизни было слишком мало побед и слишком много поражений.