Книга Незаконная планета - Исай Лукодьянов

Дерево. Невысокое, слабо светящееся в вечной ночи. Дерево, вокруг которого ходят фигурки. О, их много! Гораздо больше, чем было вначале в подземелье. Что-то они переносят. Вот и на склоне горы они что-то делают. Там вспыхивают и гаснут огоньки.

Огоньки, огоньки. Теперь они перебегают по всей долине. Выплескивая струи огня, мерно идут какие-то круглоголовые, будто в металлических шлемах, будто в латах стальных, прямоугольные, несокрушимые. Они идут ровной шеренгой — от края до края мерное неудержимое движение. Невозможно остановить. Надо остановить! Они несут гибель. Устилают долину трупами. Они уничтожат всех, кто жив, если их не остановить.

Остановить — но как?

Огненный смерч — вначале медленно, потом, словно раскручиваясь, все быстрее, быстрее, быстрее…

Заостровцев вскинул голову, раскрыл глаза. Единственный Зритель уходил, пятился. На него наступал, подняв руку с зажатым разрядником, другой абориген. Бурая шерсть у этого «жезлоносца» отливала сединой, и седым был венчик волос вокруг лысой головы. Потом оба понеслись прочь.

Драммонд устремил на Морозова холодный взгляд.

— Он все это видел? — спросил недоверчиво. — Не может быть. Этого не может быть, чтобы человек воспринимал, как в кино, чужие мысли. Я не верю.

— А вы уверены, что человек располагает всего лишь пятью чувствами? Впрочем, я вас понимаю, Драммонд. Я бы, наверно, и сам не поверил, если б не знал Заостровцева… если б однажды не был свидетелем его необычайных способностей. Короче говоря, могу вас заверить, что Заостровцев действительно видел.

Некоторое время молчали. Здесь, в кают-компании, сидел за обедом весь экипаж, кроме Заостровцева и Баркли.

— Ну и ну, — проскрипел Чейс, помотал бритой головой. — А я все думаю — почему он, как сядет играть, так словно видит насквозь мои планы? И только… э-э… из любезности предлагает ничью… Чертовщина… Все-таки, Алексей, надо бы отнести ему еду. Подкрепиться после такой… э-э… работы.

— Нет. Пусть отлежится в каюте. Ему надо просто расслабиться. Потом я принесу ему кофе.

А Коротков, запив еду стаканом витакола и спокойным жестом удовлетворенного человека вытерев полные губы, сказал:

— Тут дивно другое. Я не знал о способностях Владимира Александровича, но я работал, хоть и недолго, в лаборатории Лавровского и знаю Надю Заостровцеву. Это, скажу я вам, удивительная девочка…

— Погодите, Станислав, — сказал Морозов. — Я думаю, теперь можно понять, почему они с таким упорством атакуют роботов. Эту планету некогда, может быть, в те времена, когда она, вытолкнутая взрывом своей звезды, неслась в Пространстве, пытались завоевать. Вот эти круглоголовые, в латах, которые привиделись Володе. Этакая несокрушимая македонская фаланга…

Тут в кают-компанию вошел Баркли в своей лилово-черной пижаме. Лицо его было очень бледным и осунувшимся, борода казалась неопрятно свалявшейся. Немигающим взглядом он обвел товарищей по экспедиции, сказал негромко:

— Пришел пожелать вам… приятного аппетита…

Коротков подскочил к нему:

— Вы с ума сошли, Джон. Еще часа не прошло, как я сделал инъекцию…

— К черту инъекцию! — выкатил на него глаза Баркли. — Помогите мне сесть… Пока я живой, я не стану валяться в вашем паршивом чулане. Вы меня поняли?

— Оставьте его, Станислав, — сказал Морозов. — Джон, я рад, что вы хорошо держитесь. Выпейте витаколу и послушайте, о чем мы тут…

— О контакте. — Баркли лежал в кресле, задрав бороду и часто дыша. — Мне вякнул Коротков, будто у Заостровцева… был контакт… с этим мохнатым парнем… Что это значит?.. Ну, выкладывайте, шеф, или я… потеряю терпение…

Морозов рассказал все сначала, с тревогой посматривая на белое, покрытое испариной лицо планетолога.

— Ну вот, — заключил он. — Я думаю, что плутоняне в наших роботах увидели тех, давних завоевателей. Не знаю, есть ли у них письменная история, но — достаточно памяти, передаваемой из поколения в поколение, чтобы опознать грозных врагов. От них с трудом отбились их предки, и уцелевшие, вероятно, приняли меры… Володя видел крутящийся огненный смерч… Я, правда, не исключаю, что тут в его памяти возникла картина гибели «Севастополя» — вы-то по молодости лет ее не помните, наверно, а мы в детстве смотрели телепередачу с Плутона.

— Прекрасно помню эту передачу, — сказал Чейс. — Столб огня наехал на «Севастополь» и спалил его в один миг. Я и моргнуть не успел. Столб огня, а может, и верно, смерч. Помню, мой дед тогда сидел рядом и смотрел передачу, так он, поверите, кинулся было за огнетушителем, ему показалось, что телевизор вспыхнул…

— Подите вы со своим дедушкой, Роджер, — сказал Баркли, слабо взмахнув рукой. — Ни черта вы не хотите понять… И я не понимал, для чего они накапливают тау-энергии больше, чем им нужно… — Его голос окреп, глаза, не мигая, смотрели на Морозова. — А теперь понял: избыточность — для защиты от нападения! Рассчитано на крупный десант — ну, как с этими, круглоголовыми, — тут огромная нужна энергия, чтобы сжечь… Огромная — сверх той, что они потребляют для зарядки…

— Верно, Джон, — кивнул Морозов. — Они предпочитают сбрасывать излишки энергии, чем оказаться беззащитными при нашествии. Верно, верно… Это логично… И надо было, как Юджин Моррис, десятки лет наблюдать за Плутоном, чтобы обнаружить их уязвимость, их ахиллесову пяту, — вот эти коротенькие промежутки между разрушением Дерева и новым ростом.

— Саморазряд. Каждые пятнадцать лет — саморазряд аккумулятора. Что вы там говорили о каких-то корнях в подземелье?

— Я тоже думаю об этом. Я подумал, что еще до катастрофы существовал этот колодец, там проводились опыты по аккумуляции тау-частиц. Вспомните из школьного курса: в прошлом веке вот так же, в глубоких подземельях «ловили» нейтрино. Корни, которые привиделись Володе, и были, наверно, первыми тау-аккумуляторами. Во время катастрофы в подземелье уцелела группа ученых. И тут начинается самое поразительное. Они приспособили собственные организмы для зарядки тау-энергией. Вероятно, такие эксперименты шли и раньше. Может быть, на животных. А когда припекло… ну, понятно, в общем. Троим удалось выжить.

— Прекрасный пример, — заметил Коротков. — Уж если разум возник, то способен противостоять любым катаклизмам. Мне и раньше казался сомнительным тезис о том, что у технически развитых цивилизаций короткая шкала жизни в космическом масштабе. Нет, неограниченно долгая!

— Бросьте, Станислав! — Баркли устало закрыл глаза. — В природе нет ничего неограниченно долгого.

— В природе нет, согласен. Но ее порождение — разум достигает такого могущества, что способен выжить, даже если погибнет окружающий мир. Не-ет, бесконечная длительность психозойской эры — разговор не бесплодный.

— Разум способен выжить, — сказал Морозов, глядя на солнечную лужайку на стене. — Возможно. Но вот вопрос: какой ценой? У плутонян была, должно быть, цивилизация нашего типа. Я хочу сказать — техническая, городская. Они выжили, когда их мир погиб. Но — они ли это? Иная форма жизнедеятельности — не повлекла ли она за собой иную психологическую структуру, иной тип общественных отношений, даже иной внешний облик? Другая появилась раса, новая цивилизация ничего общего не имеет с прежней. Вот и получается: шкала жизни у цивилизации все-таки сравнительно коротка.