Книга Темная материя - Юли Цее

Комиссар немного сдвигается в сторону, чтобы сбоку заглянуть Майке в лицо. Она не улыбается. В ее выражении не заметно ни отчаяния, ни злости, ни горя.

Статуя, думает Шильф. Холодная внутри, снаружи — одна лишь форма.

— Представьте себе, что трое вместе идут по удобной дороге. Вдруг дорога кончилась. И тут один из троих, не задумываясь, кидается в кусты и убегает. Один.

— Абсолютно неправильная картина.

— Может, прекратите наконец шушукаться? — возмущенно спрашивает женщина рядом с Майкой.

— Через минуту закончим, — говорит Шильф, выставив на свет служебное удостоверение.

— Квантовая физика, — говорит диктор, — открывает нашему мышлению совершенно новую действительность.

— Все, что я предпринимаю, служит для того, чтобы доказать невиновность Себастьяна, — говорит комиссар Майке. — Причем доказать это вам.

— Почему?

— Я хочу, чтобы вы остались с ним вместе.

— Почему?

«Потому что ты — часть той открытки, которую я хочу приклеить на дверцу моих воспоминаний», — думает Шильф.

Обеими руками он трет себе лицо. Он затягивает разговор, потому что наслаждается разговором с этой женщиной. Он должен взять себя в руки и перестать любоваться трогательными пушистыми волосиками у нее надо лбом и почти белыми ресницами. Сейчас важно хорошо использовать последние секунды, пока она его еще слушает, скрестив руки и обратив гладкое лицо к куполу.

— Послушайте! — шепчет Шильф. — Дайте мне двадцать четыре часа. Я мог бы вам все объяснить, но хочу, чтобы это сделал сам настоящий виновник.

— Это не моя война. Меня отставили еще до того, как она началась.

— Но Лиам же хочет знать правду. Я обещал ему правду.

Тут Майка быстро взглянула на комиссара, склонилась к сыну и положила руку ему на затылок.

— Лиам, — говорит она тихим голосом, — ты еще хочешь разговаривать с этим человеком?

Лиам смотрит через плечо в лицо комиссару.

— Вали отсюда! — говорит он.

Шильф сгибается, словно от удара под дых. Он поднимает ворот куртки и прижимает к себе портфель.

— Наша реальность, — произносит голос из громкоговорителей, — это как улыбка кошки, которой нет.

Протискиваясь сквозь толпу стоящих людей, комиссар ощупывает свой нос, рот и уши, словно учится даже в потемках узнавать себя при помощи осязания.

— Пардон, — шепчет он. — Еще недолго, и я уйду.

И повторяет эти слова все снова и снова, точно должен сообщить раздраженно шипящим зрителям каждому по отдельности:

— Я уже ухожу!

4

Портфель мешает бежать. Пробегая мимо вокзала, а затем по улице Стефана Мейера, Шильф засовывает его под мышку. Его усилия, кажется, разогревают весь город. Прохожие превращаются в разноцветную штриховку, дома втягивают животы и высовываются вперед, чтобы провожать взглядом проносящегося мимо бегуна. Некоторое время рядом бежит какой-то мальчуган, кричит: «Гоп, гоп!» — и хлопает в ладоши. Только выбежав на улицу Софии де Ларош, Шильф замедляет шаг. Сердце колотит в ребра. Дышит под ногами почва, вздыбленный тротуар тянется к небесам. Комиссару начинает казаться, что в следующий миг он вытечет из одежды мутной жижей.

Бонни и Клайд плюхаются с каменной ограды в воду и плывут ему навстречу, волоча за собой волнистый шлейф.

— Скорей, скорей, скорей, — крякают они.

Шильф не в состоянии говорить и, прежде чем войти в дом, благодарит их жестом, подняв вверх два растопыренных пальца.

Стены в подъезде передразнивают его хриплое дыхание. Ступень за ступенью Шильф втаскивает себя наверх, хватаясь за перила. Он еще не подумал о том, как будет в случае чего открывать входную дверь. Взобравшись на третий этаж, он видит — дверь открыта. Шильф проверяет замок: не поврежден. Либо коллеги чисто сработали, либо их добровольно впустили. Во всяком случае, открытая дверь не представляет технической проблемы, а, напротив, сама приглашает войти.

Хотя после его первого посещения прошло всего лишь два дня, комиссар еще с порога видит, что квартиру сейчас не узнать. Повсюду разбросана бумага. Ковры скатаны, картины сняты со стен. Все источает атмосферу изгнания и бесприютности. Шильфу не понадобилось долго соображать, где найти Себастьяна. Некоторые вещи всегда происходят на кухне; кухня — это живот квартиры, подобно тому как прихожая представляет ее ноги, гостиная — сердце, а кабинет — мозговые извилины.

Внутри — никакого движения. Петля из провода на потолке отбрасывает резкую тень. Кухонная лампа снята и присосалась абажуром к столу, как медицинская банка. Опрокинутый стул упирается ножками в дверцу духовки. Содержимое опорожненных ящиков разложено на полу. Обеденные приборы лежат среди свечек, шнуров, катушек клейкой ленты, кухонных тряпок. На подоконнике — составленные одна в другую кастрюльки и сковородки. Тело Себастьяна без зазора вписывается в общую картину. Он неподвижно сидит за столом, согнувшись вопросительным знаком, устремив остановившийся взгляд на пустой стакан, украшенный изображением целующихся попугайчиков.

— Боже милостивый! — говорит комиссар.

Выронив портфель, он с протянутыми руками бросается к Себастьяну, словно хочет снять с него тяжелую ношу. Тот только косится глазами, так и не найдя в себе силы толком взглянуть на Шильфа.

— Лиам подарил его в этом году маме на день рождения. — Едва различимым движением пальца Себастьян показывает на стакан. — Мы нашли его случайно в одном универмаге. Майка ему очень обрадовалась.

— Как хорошо, — говорит комиссар.

— Я думал, это будет гораздо проще. С Даббелингом все получилось очень легко. Я подумал — проволока есть проволока.

— Это даже не назовешь плохим решением, — отвечает Шильф. — Оно вообще никакое.

— Оскар однажды сказал, что жизнь — это предложение, от которого невозможно отказаться. Ну а я тогда никак не мог ни на что решиться. Как и после за всю свою проклятую жизнь. — Смех Себастьяна переходит в приступ кашля. — Что привело вас сюда?

— Я пришел к вам с вестью.

Себастьян наконец поднимает голову:

— От Майки?

— Нет. — Шильф откашливается. — Сейчас узнаете от кого.

Приближается сирена «скорой помощи», звук нарастает, сигнал опасности набирает высоту тона и, удаляясь, понижает частоту.

— Эффект Доплера, — говорит Себастьян. — Прекрасный пример относительности явлений.

Они вместе прислушиваются к затухающим звукам. Шильф чувствует себя как хирург, дающий больному секундную передышку, перед тем как вскрыть без обезболивания нарыв. Этот нарыв — заблуждение: последнее, самое большое и самое болезненное заблуждение, которое Шильф вырежет и заменит стальным приспособлением под названием «правда», чтобы оно, будучи стерильным посторонним телом, работало отныне в организме пациента. Комиссар всей душой желает иметь под рукой помощь анестезиолога.