Книга Тихий сон смерти - Кит МакКарти

Отчасти это объяснялось стыдом: Елена злилась на себя, пытаясь понять, как случилось, что ее удалось провести, и притом самым примитивным способом. За каких-то несколько дней этот человек сделал с ней то, что никому до него не удавалось и за гораздо более долгий срок. Как это могло произойти? Какими приемами владел этот человек, и не просто владел, а владел в совершенстве?

Весь день эти вопросы не давали ей покоя, но ответов на них Елена не находила.

Другая и не менее важная причина ее состояния заключалась в том — и Елена была вынуждена себе в этом признаться, — что она готовилась обо всем рассказать Айзенменгеру. Ну, почти обо всем. Перспектива была не из приятных, но, по крайней мере, Елена, примирясь наконец с неизбежным и пригласив доктора в квартиру, надеялась, что признание принесет ей хоть какое-то облегчение. Но надежды ее, похоже, не оправдались.

Айзенменгер выслушал Елену не перебивая, не обращая внимания на сумбурность ее речи, мимику и жестикуляцию, которыми она непроизвольно сопровождала свой рассказ. Закончив исповедь, Елена посмотрела на доктора. Айзенменгер все так же сидел молча, погруженный в свои мысли, и в этот момент она почувствовала себя стриптизершей, вышедшей на сцену за минуту до начала трансляции футбольного матча.

Какое-то время Айзенменгер продолжал безмолвствовать, и Елена, боясь потревожить его мысли, тоже вынуждена была хранить молчание. Наконец он поднял на нее глаза, и Елена не разглядела в них и тени сочувствия.

— Ты понимаешь, что все это значит?

Для нее и то, что с ней произошло, и необходимость рассказывать об этом Айзенменгеру значили очень многое, но, услышав слова доктора, Елена вдруг подумала, что ему ее переживания безразличны.

— Что? — устало спросила она.

— Между Аласдером, будем называть его так, и «Пел-Эбштейн» существует очевидная связь. То, что случилось с тобой, еще раз доказывает: игра, в которую мы вступили, оказалась намного серьезнее и опаснее, чем мы думали. Сперва жучок, теперь это.

Серьезная игра.

События сегодняшнего дня настолько подкосили силы Елены, что она буквально валилась с ног. Она спросила:

— Ты все время говоришь, что это серьезная игра, но ты можешь хотя бы в общих чертах объяснить, что происходит?

Доктор поднял брови и, посмотрев на Елену с улыбкой, которую можно было понять как извиняющуюся, ответил:

— Думаю, я знаю, что убило Милли Суит. А вот чего я пока не знаю, так это почему смерть настигла ее только сейчас. Ну и опять же, при каких обстоятельствах она получила свою смертельную инъекцию. — Доктор перевел дыхание и продолжил: — Хотя у меня есть кое-какие мысли на этот счет.

Джон Айзенменгер — наивная душа! — оказался совершенно ошеломлен реакцией, которую вызвали его слова у Елены.

— Ради всего святого! — не проговорила, а скорее прокричала она. — Когда ты, черт возьми, станешь говорить нормально, а не своими гребаными намеками? Что с тобой? Тебе что, доставляет удовольствие доводить людей до трясучки своими великими познаниями?

Погруженный до сего момента в высокие материи и размышления о возможных вариантах развития событий, Айзенменгер вынужден был теперь спуститься на землю. Для него это путешествие заняло некоторое время, как не в один миг произошла перемена среды обитания у первобытных морских существ.

Однако внезапный взрыв ярости отобрал много сил и у Елены. Она закрыла глаза, чтобы спрятаться от совершенно потерянного взгляда Айзенменгера.

В конце концов она услышала, как он, словно маленький мальчик, обращающийся к старшей сестре, произнес:

— Елена?..

Она открыла глаза и увидела, что он, наклонившись и протягивая вперед руки, испуганно смотрит на нее.

— Прости, Елена. Я… Я не понял…

Она только фыркнула.

Айзенменгер нерешительно поднялся с кресла и пересел на диван, оставив между ней и собой небольшое пространство.

— Я понимал, как тяжело тебе рассказывать все это, и подумал, что будет лучше, если я не стану сейчас выражать свои чувства.

— Когда же ты научишься, Джон?

— Научусь чему?

— Тому, что чувства — такое же средство коммуникации, как и слова. Если ты не замечаешь их, ты просто слепец. Эмоции — не просто передача информации, они движутся, меняют форму, сотрясают почву под ногами и у нас самих, и у тех, кто нам дорог. Поэтому, если ты не научишься считаться с чужими чувствами, ты будешь падать все глубже и глубже.

Он задумался над словами Елены.

— Патологоанатомам приходится делать страшные вещи, вещи, которые большинство людей посчитали бы для себя невозможными. Но мы успокаиваемся мыслью, что делаем это из лучших побуждений. Однако я не уверен, что этих самооправданий достаточно. Необходимо также отбросить эмоции. Как принято у нас говорить, нужно стать клиницистом, и тогда аутопсия сделается всего лишь еще одним интеллектуальным упражнением, а тело под скальпелем перестанет быть человеческим — оно превратится в очередную задачку по анатомии.

— Значит, всем патологоанатомам свойственна атрофия чувств?

— Ну, это слишком сильное определение. Думаю, что большинство из нас просто научились включать и выключать эмоции в зависимости от обстоятельств.

— А ты? — спросила она, заглянув Айзенменгеру в глаза.

— Я нахожусь в положении «выкл». Сперва Тамсин, потом Мари. Так мир кажется более спокойным местом.

Она протянула руку и коснулась его ладони:

— Я знаю, что ты чувствуешь.

Они неуверенно улыбнулись друг другу. Напряженность, существовавшая между ними, начала ослабевать.

— Что теперь? — спросила Елена.

— Завтра я захвачу графики, которые сделала Белинда, и покажу их кому-нибудь в медицинской школе, кто сможет в них разобраться. Если мне это удастся, мы значительно приблизимся к ответу на многие вопросы.

Елена кивнула:

— Сообщи мне о результатах.

Она замолчала, и Айзенменгер вдруг заметил, что Елена пребывает в нерешительности. Он подумал, что ему пора уходить, и начал подниматься с дивана, но она быстро вытянула вперед руку и схватила его за запястье. Его пальцы побежали вверх по ее руке к плечу, потом коснулись лица, и затем Айзенменгер утонул в ее огромных, как небо, глазах.

Инстинкт подсказывал ему, что нужно ехать как можно быстрее, и в то же время он отлично понимал, что, останови его полиция и составь протокол, это стало бы катастрофой. Сама его жизнь зависела теперь от того, насколько незаметным он сумеет стать.

Он был зол. Попытка устранения Ариаса-Стеллы провалилась. За всеми, кто так или иначе был связан с Протеем, велась слежка, и за исчезновение Карлоса кое-кому придется ответить. Но в конечном счете вина за то, что Карлосу удалось ускользнуть, ложилась на Розенталя, и наказание других виновных в этом не меняло сути дела.