Книга Почта святого Валентина - Михаил Нисенбаум

5

Она обнимала его, и он чувствовал себя бегущей водой, а ее — водорослью, полностью подчиненной изгибам пульсирующей воды. Темп опять изменился, точно река стала горной, кричащей на перекатах. Пока длился бурный бег, Стемнин мечтал о нем, воображал именно то, что сейчас происходило, возможно, оттого, что в происходящее верилось не вполне. Его одежда валялась на полу, ее — аккуратно висела на стуле. Не вполне верилось и в то, что у него самого все получалось так хорошо. Он чувствовал себя неутомимым марафонцем. Впрочем, когда волга впала наконец в надлежащее море, Стемнин с неприятным удивлением обнаружил, что девушка продолжает путешествие, как если бы с самого начала искала наслаждение в одиночку. Смутившись, он прошлепал босиком в ванную, а когда вернулся, Вика похвасталась с радостной улыбкой:

— А я все!

— Да? Отлично. Зачем тогда был нужен я?

— Хорошо, когда рядом мужчина.

Она лежала в его объятиях и нежно глядела ему в глаза. Фраза, которой Вика, вероятно, хотела отличить и подбодрить Стемнина, обидела его даже больше, чем ее обособленное соло. Выходит, ей нужен был рядом мужчина, Стемнин или другой, не важно. Он с трудом сдерживался, чтобы не отодвинуться.

— Знаешь, я думаю, тебе пошла бы борода. Такая… Коротенькая. Не как у Толстого.

Теперь Вика лежала на спине, не стыдясь своей наготы. Она смотрела в потолок, и глаза ее были счастливыми.

— Это не всем идет, но тебя я вижу.

— А так не видишь? — не удержался Стемнин.

— Сегодня утром позвонил бывший, — неожиданно сказала Вика. — Мама у него заболела. Вообще она меня не слишком жаловала. Но он такой мамин сын, все через мать пропускает.

Стемнин промолчал. Зачем она рассказывает об этом звонке?

— Я просила не звонить мне, а тут не знаю, что и делать. Как на это реагировать? — Счастье в глазах погасло.

— Он о чем-то тебя просил?

— Просто он все время пытается показать, как ему без меня плохо. Все у него идет кувырком, а я виновата. Но мама его больна не из-за меня, правда?

— Могу я чем-то помочь?

— Давай не будем говорить об этом! Пожалуйста!

Стемнин забрался под одеяло, нагота вдруг стала противоестественной. Вика отвернулась к стене. Стиснув зубы до скрипа, он не возражал ей, хотя она сама затеяла этот разговор. Десять минут назад он счастливо пребывал на вершине жизни, в полноте добра и любви. Десять минут назад ему казалось, что к этой вершине и награде он шел многие годы. Отчего же так стремительно было падение? Почему, вместо того чтобы смаковать единство с возлюбленной, с собой и миром, он клял себя за дурацкий вопрос? «Могу я чем-то помочь?» Ясно же, что он не мог да и не собирался. Вопрос был пустой и стыдный, Стемнин задал его, потому что не хотел, чтобы в их с Викой отношения кто-то вмешивался. Они должны быть вдвоем или даже — они должны быть одно. Когда Вика заговорила о «бывшем», этот человек вместе со своей больной матерью словно бы бесцеремонно включили в комнате верхний свет, подошли к постели и сдернули одеяло.

Как узнать, здорова ли мать Веденцова?

Девушка повернулась к нему, проникла под одеяло.

— У тебя без очков такие глаза добрые! — Она прижалась к нему. — Не хочу больше думать ни о ком.

И он снова был счастлив, даже больше чем прежде, потому что они неожиданно перемахнули через разверзшуюся ссору.

6

Снега долго не было. Обычно он выпадал за неделю-две до дня рождения, Евгений Колеверстов хорошо это знал. Сегодня снег просто промелькнул, причем едва ли не самая большая часть торопливых хлопьев пришлась на плечи куртки и непроходимые кудри самого Колеверстова, который смотрел на незапланированный снегопад как на очередной симптом враждебности окружающего мира.

Зачем нужно тащить его в ресторан именно сегодня, когда Евгений еще не прочухался после вчерашней корпоративной пати в честь его тридцатилетия? От холода или от воспоминаний (в которых тосты главбуха соединились со вкусом оливок) Колеверстова в который раз передернуло. Уже много лет день рождения был закланием, когда под видом чествования его приносят в жертву окружающим, которым, между прочим, эта жертва совершенно ни к чему. «Живут себе люди спокойно, никого не трогают, и я их тоже не трогаю, и вдруг — на тебе. Пятнадцатого ноября оказывается, что они обязаны говорить какие-то якобы приятные слова, скидываться на абсолютно бесполезный подарок (других корпоративных подарков не бывает в принципе), нежно улыбаться целый день, как будто я одет в костюм плюшевого коалы. А я должен позаботиться об угощении и радоваться этим улыбкам и подаркам. И вот они кое-как улыбаются, я кое-как благодарю и угощаю, мы все истратили сколько-то денег, которые ни у кого вообще-то не лишние. Ни они, ни я этому не рады. Но все равно они потратят деньги на открывалку в форме балерины, а я — на дешевое вино, соки, бананы, нарезку, чипсы и те самые оливки, на которые смотреть без судорог невозможно. Вот это и есть социальные скрепы, так? Мы все делаем то, что нам делать неохота, но раз так принято и все это делают, выходит, никто никого не лучше и мы команда. Да, команда — это когда никто никого не лучше!»

Так что Колеверстову полагалась передышка.

С Иваном Норко, другом детства, они не виделись два года, а дружба остыла того раньше. Колеверстов и не скучал: как можно скучать по чужому человеку? Норко давно вознесся на другую ступень судьбы. Президент аптечного холдинга, с виллой на Николиной Горе, собственным самолетом, охраной и женой-сопрано из Новой оперы. На этой высокой ступени у него появились другие друзья — тоже повыше. Колеверстов же по-прежнему жил с родителями, работал айтишником в офисе страховой компании и прекрасно себя чувствовал. В верха его не тянуло.

Снег на несколько минут замельтешил, заслонив собой город, и Колеверстов перестал ежиться и беречься: все равно ни от чего не убережешься. В этой кутерьме он чуть не пропустил слабо светящуюся вывеску: Трактир «Пятеро из Салерно». Вывеска изображала, без дураков, пятерых усачей, скачущих в трехцветных фартуках и подбрасывающих над головами круги пиццы, а впрочем, была так смазана снегопадом, что фигурки, казалось, взаправду взлетали в восходящей косой полумгле. Потопав на крыльце ногами и стряхивая снег с волос и одежды, Колеверстов толкнул тяжелую дверь (к вою ветра неожиданно прибавился пастуший звяк колокольчика) и вошел.

Запахи горячего кофе, поджаренного чесночного хлеба и пряной зелени бросились навстречу и обступили со всех сторон, сводя оставшиеся снежинки в бисерную росу, а росу — в память о непогоде. Скользнув глазами по столикам, Евгений убедился, что Норко пока нет, но это, пожалуй, даже к лучшему: ему нужна была пара минут согревания, ничегонеделания, покоя. Из-за портьеры выпорхнула хорошенькая официантка и, узнав его имя, растрогалась и захлопотала так, точно Колеверстов был ее братом, который только что вернулся с войны.