Книга Отверженная невеста - Анатолий Ковалев

Что делать? Какие меры принять? Как завести разговор с Ольгой на эту страшную тему? Головин уже загодя сочинил для себя целую оправдательную речь, но все же не мог сдвинуться с места. Он прирос к креслу. Наконец ему доложили, что граф Евгений покинул дом. Будто разбуженный, Павел Васильевич нехотя поднялся и направился в покои княгини.

Ольга дремала в кресле и едва приподняла опухшие веки, услышав шаги. Ее глаза были воспалены от бессонных ночей. Во взгляде прочно укоренилось мрачное отчаяние.

— Мне кажется, нам следует объясниться, — с трудом разжав губы, вымолвил князь.

— Не поздно ли, Павел? — прошептала она. — Это должно было произойти семнадцать лет назад. Обманывать меня столько времени и вдруг начать объясняться? Почему, почему ты не дал мне похоронить мою бедную девочку?

— Ты, очевидно, не помнишь, в каком состоянии тогда находилась? — Князь ступил на подготовленную почву и голос его окреп. — Ты лежала в беспамятстве, металась в горячке. Доктора опасались воспаления мозга. Известие о смерти малютки могло лишить тебя рассудка, свести в могилу…

— В каком бы состоянии я ни была, ты не должен был скрывать от меня правду! — упорствовала княгиня. — Это жестоко с твоей стороны и безнравственно. Пусть бы я умерла, пусть, если так Бог судил! Но прежде я бы похоронила свою девочку, сама, по-христиански… Мне было отказано в том, в чем не отказывают последней нищенке — положить тело своего ребенка в гроб, поплакать над его могилой!

— Нервы, блажь, экзальтация! — возмущенно воскликнул князь. — Похоронить, поплакать… Ну что тут теперь изменишь?! Не лучше ли утешаться мыслью, что мы вырастили, воспитали чужую девочку, сироту, самым достойным и похвальным образом? Что тут безнравственного? Взгляни на это как на благое дело!

— Не говори со мной о Татьяне, — гневно перебила его Ольга, — когда речь идет о нашей настоящей дочери! Ты отдал труп моей девочки своей любовнице… — Она отвернулась, не в силах дольше сдерживать рыдания.

— Ах, вот оно что! — ощетинился князь. — Значит, стоит какой-то грязной гадине, низкой твари наговорить на меня с три короба, и ты тут же всему веришь?! И готова отдать ей все свои драгоценности, уж не знаю зачем, готова разругаться с мужем, который так тебя ценит и бережет, разбить своей холодностью сердце доч…

Князь осекся, наткнувшись на ненавидящий взгляд женщины.

— Значит, она солгала и между вами ничего не было? — медленно выговорила Ольга.

— Ну, разумеется! — Головин нервно заулыбался, чувствуя себя крайне неловко под огнем испепеляющего взгляда супруги. — Зачем ты вообще слушала бредни этой низкой женщины?

— Пришлось. Ведь она нам подарила Татьяну… — Ольга произнесла эти слова почти наивно, но за показной кротостью пряталось коварство, которого в нервном возбуждении не смог распознать Павел.

— Подарила? Ха! Как бы не так! — вспылил он. — Я уплатил ей тысячу ассигнациями за ребеночка! Тысячу! Только чтобы ты не сошла с ума, чтобы все было благополучно. Еще тысячу я уплатил ей полтора года назад за молчание, когда она явилась сюда меня шантажировать. Но, как видишь, и этого оказалось недостаточно…

Он умолк, княгиня тоже молчала. «С каким чудовищем я жила все эти годы! — Ольга в упор смотрела на мужа, ощупывая взглядом каждую складку и морщинку его обрюзгшего, до зеркального блеска выбритого лица. — И как он мерзко, гладенько выбрит, будто наш лакей Семен. А ведь он превратился в лакея, совсем в лакея, почему я раньше этого не заметила? Все перед кем-то юлит, выслуживается, заискивает… Еще в Лондоне началось… В анонимных письмах, приходивших и в Лондоне, и здесь, о Павле рассказывались ужасные вещи, но я никогда не верила. А ведь, похоже, все это была правда!» — «Кажется, жена смягчилась, — оценивал шансы князь. — Молчит, по крайней мере. Надо бы теперь действовать лаской, просить у нее прощения…»

Подумав еще немного, он с плохо разыгранным энтузиазмом упал на колени перед креслом, схватил руки жены и покрыл их поцелуями, которые методически про себя считал: «Пять, шесть, семь… И хватит!»

— Прости! Прости! — Он поднял глаза. — Знаю, виноват, но что же теперь изменишь? И нам все равно не вернуть нашей несчастной малютки!

Княгиня высвободила руки, резко откинувшись на спинку кресла.

— Я могла бы тебя простить семнадцать лет назад, если бы ты вдруг одумался, осознал, что сотворил, — произнесла она твердо, бесстрастно. — Тогда тебе было бы оправданием твое горе. Но сейчас слишком поздно, Павел. А в ту пору я простила бы тебе даже табачницу.

— Да у меня ничего не было с этой грязной девкой, клянусь Богом!

— Не клянись, — поморщилась Ольга. — Ты меня обманывал семнадцать лет, а я делала вид, что не знаю. Но я знала все! В Лондоне у тебя была любовница, леди Уиндерстоун. Здесь, в Петербурге, ты сразу обзавелся новой куртизанкой. Всякий раз, когда ты мне присылаешь записку, что задерживаешься в Сенате, я знаю — ты в объятьях этой женщины… — Она перевела пресекающееся дыхание. — Все это я могу тебе простить, Павел. Не могу лишь одного… Ты отдал труп моей девочки своей любовнице. У меня нет даже могилы, чтобы выплакать на ней слезы, и они жгут, разъедают меня изнутри! Ты оскорбил во мне женщину — это я тебе прощаю, но ты осквернил во мне мать — и я даже за гробом не забуду тебе этого!

Князь поднялся с колен. Шатаясь, как оглушенный, пошел к двери. Взявшись за дверную ручку, помедлил.

— Что же ты намерена делать дальше? — спросил он, не оборачиваясь.

— Завтра уеду в Тверь, — бросила Ольга.

— Татьяну возьмешь с собой?

— Нет. Я не смогу скрыть правды от родителей.

— Как все это глупо! — в сердцах воскликнул Головин и вышел, оглушительно хлопнув дверью.

Глава одиннадцатая,

в которой мнимый бунтовщик самым неожиданным образом обретает невесту и находит друга

В гостинице «Приятный отдых», в бывшем «Умбракуле», в том самом номере, который когда-то снимал барон Гольц, вторые сутки проживали двое шпиков, присланных Савельевым. Денно и нощно, сменяя друг друга, они наблюдали за домом, расположенным напротив гостиницы, поджидая графа Обольянинова. Спозаранку их навещал коллежский секретарь Андрей Иванович Нахрапцев. Молодой человек требовал от наблюдателей полного отчета, но всякий раз слышал одно и то же: «Никакого движения в доме не замечено, ваше высокоблагородие. Особняк пуст…» Эту скупую информацию Нахрапцев передавал начальнику, а Савельев, в свою очередь, доводил ее до сведения шефа жандармов.

— Где же черти носят Обольянинова? — недоумевал Бенкендорф. — Давно бы пора ему прибыть.

— Может быть, он затаился, — предположил статский советник. — Выжидает, когда в Париже все окончательно утихнет?

— Эта хитрая бестия могла почувствовать нашу слежку и залечь на дно, — фыркнул шеф жандармов. — Грубо работаем, грубо! Скажите своим людям, чтобы подзорные трубы у них из окон не торчали!