Книга Парижане и провинциалы - Александр Дюма

— Как хорошо, что вы приехали, матушка! Теперь наше счастье будет полным.

Лоб г-на Пелюша нахмурился. Несколько слезинок скатились между ресниц Атенаис.

— Дорогое дитя! — ласково произнесла она. — Я никогда не утешусь, если ты будешь несчастна!

— Несчастна?! — подхватила Камилла с ангельской улыбкой. — Вот то слово, которое никогда не придет вам на ум, как только вы увидите Анри.

— Бедное дитя! — продолжила г-жа Пелюш все тем же слезливо-жалостливым тоном. — Увы! В твоем возрасте, в тех обстоятельствах, в каких ты находишься, эти заблуждения вполне извинительны, но мы не можем разделить их.

— Что вы хотите сказать, матушка? — с беспокойством вскричала Камилла.

— Не отчаивайся, дитя! Твоя мать, ты это знаешь, воплощенная мудрость и благоразумие; она находит, что мы оба несколько поторопились, и, возможно, она в чем-то права, — промолвил г-н Пелюш.

— О! По крайней мере, пусть она хотя бы познакомится с Анри, прежде чем осуждать нас, отец!

— Дитя, — нравоучительно продолжил г-н Пелюш, — я не сомневаюсь в его совершенствах, однако я продолжаю отстаивать свое мнение. Наряду с личными мотивами есть и другие, судить о которых могут одни лишь родители, и если эти мотивы, на их взгляд, несовместимы с первыми, то их долг потребовать от дочери, чтобы она пожертвовала своими привязанностями.

При этих словах Камилла побледнела, и ее глаза наполнились слезами.

— Да, — сказала она нетвердым голосом, — и в равной степени долг дочери уважать волю своих родителей. Мой отец всегда находил во мне сколь нежное, столь и покорное дитя, пусть он только скажет…

— Та-та-та! — вскричал г-н Пелюш, уже потрясенный волнением дочери. — Дело еще не зашло так далеко. Мы слишком поторопились, это очевидно, теперь надо посмотреть, надо подумать.

— Ты совершишь большую ошибку, если будешь так отчаиваться, — добавила г-жа Пелюш. — Если твой отец решит, что этот союз тебе не подходит, обещаю, что я сама примусь на поиски и найду тебе мужа, который через неделю покажется тебе не менее очаровательным, чем тот, кого ты потеряешь.

— О матушка, — сказала Камилла, печально улыбнувшись, — это было бы бесполезной заботой.

— Почему?

— Потому что если я не буду принадлежать Анри, то я не буду принадлежать никому более.

Камилла произнесла эти слова с твердостью и необычной решительностью; г-жа Пелюш ответила ей взрывом нервного и резкого смеха. Тогда девушка простерла руку к небольшому распятию из слоновой кости, висевшему над кроватью и видневшемуся сквозь занавески алькова, и воскликнула:

— Клянусь в этом перед Господом!

Клятва, произнесенная Камиллой без малейшей выспренности, несла на себе отпечаток такой холодной, такой обдуманной решимости, что она ужаснула г-на Пелюша.

— Камилла! Камилла! — вскричал он голосом, в котором одновременно слышались мольба и угроза.

— Мой добрый отец, — сказала девушка, поворачивая к нему свое лицо, залитое слезами. — Я повторяю вам, что, какова бы ни была ваша воля, я подчиняюсь ей с уважением и моя нежная привязанность к вам не станет от этого меньше; но я не думаю, что в вашей власти потребовать больше, чем это отречение, а оно будет полным; отныне прошу вас никогда более не заговаривать со мной о других партиях и еще об одной милости — не сообщать мне те причины, по которым вы отказались от союза, еще вчера вами одобренного. Я не знаю, но мне кажется, что я не переживу этого удара, такого жестокого, и если я должна… вас оставить, то я хочу умереть с утешительным для меня убеждением, что Анри достоин меня; я хочу умереть, любя его.

Волнение Камиллы было таким глубоким, что она принуждена была сесть; мало-помалу ее бледность усиливалась; девушка делала заметные усилия, чтобы продолжать говорить, и ей это удавалось лишь благодаря крайнему напряжению всей ее воли.

В то время, когда последнее слово слетело с ее губ, ее голова откинулась назад, глаза наполовину закрылись, дрожь в последний раз пробежала по губам, и она безжизненно застыла.

При виде дочери, потерявшей сознание, г-н Пелюш утратил рассудок: пока Атенаис, несколько растерянная подобным исходом, давала девушке вдыхать нюхательную соль, он бросился к ногам дочери, взял ее руки, покрыл их поцелуями, говоря при этом с ней так, будто она могла его слышать.

— Ты выйдешь за него, девочка! — говорил он. — Ты выйдешь за него! Разве же мог я знать, что он так глубоко пустил корни в твоем сердце? И раз я говорю тебе, что ты выйдешь за него замуж, приди же в себя! Ах, Боже мой! Как мне больно видеть ее такою! Боже, не умерла ли она? Я согласен, дитя мое, я согласен, и какая нам, впрочем, разница, не правда ли, Атенаис, откуда к нему пришли пятьсот тысяч франков? Я прошу тебя, скажи ей сама, что она выйдет за него… Открой глаза, Камилла, умоляю тебя, заговори.

Причитания бедного отца услышал Мадлен. Он тут же прибежал. Увидев Камиллу без чувств, он не мог удержаться, чтобы не бросить на г-жу Пелюш гневный взгляд, но, занявшись прежде всего Камиллой, он распахнул окно и, подняв кресло вместе с сидевшей в нем девушкой, поднес его поближе к потоку свежего воздуха, благотворное воздействие которого не замедлило сказаться.

Едва г-н Пелюш увидел, что в тусклом взгляде Камиллы появляется какой-то блеск, а ее губы вновь приобретают алый оттенок, он с восторгом обнял и поцеловал ее, возобновив свои заверения, что не станет препятствовать ее свадьбе, но Мадлен закрыл ему рот рукой.

— Минуту! — сказал он. — Не подслушивая возле двери, я все же догадался, о чем тут только что шла речь, и я больше не признаю за тобой права говорить об этой свадьбе, прежде чем ты не выслушаешь меня. Твоя дочь приходит в себя, остается лишь дать ей выпить стакан подслащенной воды, и госпожа Пелюш займется этим. Мы же с тобой пройдем в сад, так как тебе, и только тебе одному, я хочу сделать признание.

Госпожа Пелюш кусала от досады губы: она понимала, что этот разговор завершит то, чему положили начало слезы и обморок Камиллы, и что она окончательно утратила то небольшое преимущество, которое завоевала в начале своего разговора с супругом. Эта двойная неудача не внушила ей более благожелательных чувств к будущему зятю, совсем наоборот; но Атенаис была женщина; она, ни минуты не колеблясь, притворилась покорной, дав себе твердое обещание отплатить за это поражение, если только представится случай.

Когда Камилла вновь обрела силы, она выразила желание подняться к себе в комнату. Бедная девушка ни слова не слышала из заверений отца; ее мачеха не сочла нужным сообщить ей о перемене, происшедшей в уме г-на Пелюша, и, уверенная, что ей предстоит навсегда расстаться с тем, кого она любила, Камилла испытывала необходимость остаться в одиночестве, чтобы вдоволь выплакать свое горе.

Атенаис помогла Камилле лечь на кровать, и в ту минуту, когда она уже готовилась сойти вниз по лестнице, на первых ее ступеньках послышалась тяжелая поступь: это возвращался г-н Пелюш; лицо достойного торговца цветами сияло.