Книга Путь на восток - Мила Гусева

близится к сорока градусам и продолжает неуклонно ползти вверх. Такими темпами очень скоро в крови начнёт сворачиваться белок, и процесс станет катастрофически необратимым.

Нет, доводить до подобного нельзя.

Необходимо немедленно что-то предпринять.

— Помоги вытащить её на улицу, — заявляю я, искоса взглянув на бледного как смерть Ксавье, который не может оторвать взволнованного взгляда от покрытого испариной лица Бьянки.

Жаропонижающих в нашей скудной аптечке тоже не имеется — остатки Парацетамола с истекающим сроком годности выпил Петрополус, когда поймал простуду от регулярного переохлаждения. Придётся прибегнуть к другим методам.

Хренов герой подчиняется команде и быстро покидает салон автомобиля, чтобы позвать кудрявого миротворца — вдвоём они перетаскивают бессознательное тело Барклай на свежий воздух и укладывают прямо на перепачканный кровью полиэтилен, который мы так и не убрали после операции.

На улице довольно прохладно, то и дело налетает порывистый ветер, пробирающий до самых костей. И хотя я обычно практически не восприимчива к низким температурам воздуха, мне очень быстро становится холодно — руки покрываются мурашками, а тонкая кожанка нисколько не спасает. Но прямо сейчас я не обращаю никакого внимания на неудобства.

Есть более важные дела.

Избавляю Бьянку от лишней одежды, сбросив в отдельную кучу её объёмную голубую футболку и джинсы в засохших пятнах крови. Возвращаюсь к багажнику джипа, чтобы достать оттуда старую простынь и обильно смачиваю тонкую ткань в мелкий цветочек речной водой из канистры — а потом накрываю лихорадочно дрожащее тело мокрой простынёй.

Помнится, в далёком детстве мы с дядей Фестером ездили в недельный поход на хребёт Брукс, чтобы посмотреть на впавших в спячку гризли. В горах разразилась жуткая непогода, и уже на третий день я слегла с простудой. Но дядя был настроен предельно решительно и возвращаться домой не собирался — и точно также укутывал меня во влажное покрывало, чтобы сбить жар. Это помогло, и берлогу гризли мы всё же отыскали — медвежья шкура лежала в нашей гостиной ещё с десяток лет, пока мама не выбросила её во время реставрации дома.

Старый проверенный метод помогает и на этот раз. Проходит не больше пятнадцати минут, прежде чем Барклай прекращает метаться в лихорадочном бреду. Опущенные веки с длинными ресницами заметно трепещут, но она пока не приходит в сознание.

Возможно, стоит подождать.

Усевшись прямо на землю и подобрав ноги под себя, я оглядываюсь по сторонам — мои спутники занимаются рутинными делами.

Энид слоняется от одной машины к другой, укачивая младенца, Вещь неотрывно бродит следом за ней, словно на невидимом поводке, Тайлер накачивает колёса Кадиллака, а Ксавье сооружает костёр на месте старого пепелища. Всё как обычно, вот только нет обычной болтовни обо всём на свете и обоюдных беззлобных подколов — все выглядят непривычно угрюмыми, поминутно обмениваясь встревоженными взглядами. Угроза висит над нами тяжёлым гнетущим облаком, прогнать которое не способен даже шквалистый ветер.

— Что приготовить на ужин? — покончив с разведением огня, хренов герой усаживается рядом со мной, осторожно приобняв за плечи. Я не возражаю против этого неуместного жеста, даже немного придвигаюсь ближе, чтобы прижаться к нему боком в инстинктивной попытке согреться. Воспользовавшись ситуацией и тем, что на нас никто не смотрит, Торп украдкой целует меня в висок. — Осталось немного фасоли и макароны, можем потушить. Или можно попробовать покататься по округе и поискать крыс.

Он знает, что я ненавижу фасоль.

Но сейчас дело вовсе не в этом — Ксавье словно пытается отвлечь меня от тягостных переживаний за судьбу первого и наверняка последнего живого пациента.

В другое время я бы непременно согласилась заменить мерзкую консервированную дрянь скудным подобием мяса, но сейчас попросту не могу оставить Бьянку. Хоть и понимаю, что пользы от моих ограниченных познаний в медицине практически нет.

— Фасоль вполне сойдёт, — вполголоса отзываюсь я, вперившись немигающим взглядом в бурное пятно, которое расплывается по повязке на плече Барклай. Смутный запах металла и соли щекочет ноздри, и в пустом желудке снова возникает неприятное тошнотворное ощущение. По всей видимости, после трёхлетнего отсутствия нормального питания я всё-таки заработала гастрит.

— Как хочешь, — хренов герой устало вздыхает, запустив свободную ладонь в отросшие почти до плеч волосы. — Надо бы постричься.

— Да. Мне тоже, — машинально касаюсь кончиками пальцев собственной иссиня-чёрной шевелюры, собранной в высокий пучок.

Его ничего не значащая болтовня действительно немного отвлекает — мы негромко переговариваемся, он пытается отговорить меня от идеи снова обрезать мешающие волосы под каре, приводит с десяток бесполезных аргументов… Я поддерживаю диалог без особого энтузиазма, потому что полностью абстрагироваться не получается. Прямо перед нами на грани жизни и смерти лежит укрытая простынёй Бьянка, и игнорировать этот факт не представляется возможным. Жуткая неизвестность давит на плечи словно многотонный пресс, не позволяя думать ни о чём другом.

Но мы не ели ничего уже больше суток, организм отчаянно требует своего — поэтому приходится собраться с силами и заняться сооружением скудного ужина. Я вскрываю банку фасоли перочинным ножом и выливаю мерзкое содержимое в котелок к уже отваренным макаронам, поминутно бросая внимательные взгляды в сторону Барклай — она больше не мечется в лихорадке, но в сознание не приходит.

Вещь с опаской подходит к ней, осторожно обнюхивает лицо, покрытое бисеринками пота, а потом трусливо поджимает хвост и принимается тихо скулить. Подобная реакция моего пса изрядно настораживает — создаётся ощущение, что умная дворняга чует то, что мы упорно пытаемся игнорировать.

Ужин проходит в тягостном молчании, прерываемом лишь завыванием ветра и хриплым отрывистым дыханием Бьянки.

Она дышит тяжело и загнанно, в грудной клетке что-то громко клокочет — ещё один тревожный звоночек. А когда я поднимаюсь на ноги, чтобы сполоснуть опустевший походный котелок, Барклай неожиданно приходит в сознание. Резко распахивает затуманенные глаза, одним рывком садится и тут же сгибается пополам в приступе тошноты — содержимое её желудка изливается наружу, запачкав полиэтилен и мокрую простынь в мелкий цветочек.

Мы на пару секунд замираем на месте, оторопев от увиденного.

Первым оживает кудрявый миротворец. Тайлер стремглав бросается к несчастной девушке и подхватывает её за плечи, стараясь не прикасаться к месту ампутации. Пока Барклай сотрясается в рвотных позывах, Галпин бережно придерживает её в сидячем положении.

— Ох, боже мой… — тоненько попискивает бледная как смерть Синклер и брезгливо отворачивается, зажав рукой рот.

Машинально тряхнув головой, чтобы сбросить шокированное оцепенение, я подскакиваю к Бьянке и быстро отшвыриваю прочь испорченную простынь. В нос ударяет едкий запах рвоты — и я в очередной раз неожиданно для себя чувствую, как желудок сводит тошнотворным спазмом. Но