Книга Путешествие в Сибирь 1845—1849 - Матиас Александр Кастрен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все общество подвигалось вперед длинной вереницей, потому что дорога была так узка, что и двум верховым невозможно было ехать рядом. Все хранили глубочайшее молчание, каждый был совершенно поглощен заботой о собственном своем самосохранении, и эта забота нисколько не была излишней, потому что опасность в Саянских горах встречается почти на каждом шагу. Здесь едешь по дороге, которая летом до того топка, что лошадь уходит чуть не по брюхо. Хорошо еще, если ноги ее доберутся до твердой почвы, тогда всадник вне опасности и отделывается только тем, что страшно загрязнится. Но часто случается, что лошадь, увязив одну из передних ног, никак не может вытащить ее. Смирная и не делает тут никаких усилий, а ложится тотчас же на бок, причем всадник легко может поплатиться ногой, остающейся в стремени. Горячая же лошадь напрягает все свои силы, чтобы высвободить передние ноги: бьет и бросается задом из стороны в сторону, подвергая, таким образом, всадника опасности не только переломать руки и ноги о деревья, но и разбить голову о нависшие сучья. За сим на алымской дороге много еще страшно крутых подъемов и спусков. Тут все зависит от лошади: если она хоть мало-мальски не тверда на ногах — падение неизбежно. Надобно, однако ж, заметить, что подобные случаи чрезвычайно редки, потому что жизнь не менее дорога и для лошади, и она избегает опасности с невероятной ловкостью и сметливостью. Так, я видел не раз, что при слишком крутом спуске, если она не вполне доверяет своим ногам, она ложится на брюхо и последними ногами сдвигает себя и всадника мало-помалу вниз. В подобных случаях, конечно, всего лучше отдаться на волю лошади, но есть много и таких, в которых спасение от не меньшей опасности зависит решительно только от ловкости и находчивости самого всадника. Из множества опасностей, которым подвергали меня на этом пути моя неосмотрительность и неумение ездить верхом, расскажу только один случай. Дорога шла густым лесом и в одном месте была преграждена сломленным деревом, которое перекинулось через нее, но так высоко от земли, что ехавший впереди меня пригнулся только к лошади и проехал благополучно. Следуя его примеру, и я пригнулся, но так, что грудь моя пришлась к самой седельной луке, по несчастью моя лошадь была гораздо выше, и меня, разумеется, придавило грудью к седлу. Какие-нибудь полдюйма еще — и я поплатился бы жизнью, во всяком случае, и это прижатие едва ли обойдется без неприятных последствий.
Как ни беспокойно, ни опасно, ни многотрудно это путешествие, но в нем есть и свои светлые стороны. Вот наступившая темь заставляет наш караван остановиться в пустынном лесу. Лошадей расседлывают, разводят огонь, развешивают над ним горшки и чайники, расстилают на землю попоны и ковры и размещают вокруг них седла, заменяющие стулья. На накрытый таким образом стол каждый выкладывает свои съестные припасы, из которых самые лучшие принадлежат, разумеется, священнику и золотопромышленнику, а самые худшие — ученому. За сим все садятся друг подле друга на седла, и начинается настоящая лесная трапеза. Сыр, водка, пироги, чай, бульон, мадера, рыба, мясо, шампанское, икра — все поглощается как попало и с одинаковым аппетитом, потому что это и завтрак, и обед, и ужин. Насытившись, старики остаются за столом и пьют, да не так, как в наше время, а как пивали в старину. Морщины чела разглаживаются, щеки румянятся ярким пламенем большого костра. Между тем некоторые из молодых, покинувших шумную беседу, затягивают какую-нибудь песню. Старики подхватывают, и лес оглашается вскоре громким и веселым хором. Еще несколько стаканов,и один за другим склоняет голову на кочку или к древесному пню и засыпает на сырой земле так крепко, что не почувствует даже и дождя, льющего всю ночь, как из ведра.
Такая ночь выдалась нам, если память меня не обманывает, через два дня после нашего отъезда из Шадатска. На третий день мы продолжали наш путь в дождь и непогоду лесом, называемым по преимуществу черным. Вообще туземцы Сибири разделяют все леса на белые и черные, точно так же делят они и земли, и птиц, и рыб, и воды, и все, что существует в природе. Деление это основывается не на одном цвете или внешнем виде, но и на внутренних свойствах, вследствие чего и людей, и богов они разделяют также на белых и черных. Черными лесами называются все хвойные, белыми — березовые и все лиственные. Прилагательное «черный» не совсем, конечно, идет к зеленому лесу, но лес, по которому мы ехали, вполне заслуживал это название, хотя и состоял из белой, или серебряной, ели (пихты). Очень, впрочем, возможно, что мрачность его происходила отчасти и от густого тумана, который, как дым, поднимался с гор и затемнял всю атмосферу. Мрак усиливался еще и тем, что вместо просек он прорезывался только весьма немногими узенькими тропинками, осененными густыми деревьями. Местами сии последние стесняли так проезд, что некоторые из путешественников, отличавшихся излишней тучностью, должны были слезать с лошадей и идти пешком. Утомленный трудной верховой ездой, я также попробовал пройтись пешком, но оказалось, что колена мои так одеревенели, что я не мог сделать и шагу. Пока я взбирался опять на седло, караван скрылся из виду. К довершению несчастья и узкая тропинка, по которой я ехал, вдруг исчезла. Изумленная этой нечаянностью, лошадь моя понеслась, как безумная, целиком. Колена мои испытали уже крепость саянских елей, а тут я подвергался опасности размозжить о них и все члены мои. Чтоб спасти хоть глаза, я закрыл их правой рукой, а левой, что было мочи, старался сдержать лошадь. Весьма вероятно, что все мои усилия остались бы тщетны, если б не помогла большая лужа, перед которой моя лошадь остановилась так неожиданно, что я перелетел через ее голову прямо в грязь. Но и засим, только что я опять вскарабкался на седло, лошадь вдруг заржала и снова понеслась по чаще так же шибко, но по другому уже направлению. По счастью, это продолжалось недолго, вскоре она приостановила свой бег, я взглянул и увидел перед собой часть нашего каравана, а в некотором расстоянии две небольшие золотопромывальни.
Все духовные и большая часть светских путешественников остались здесь врачевать свои ушибы. А так как мои оказались по надлежащем осмотре нисколько не опасными, то, просушив мое платье в продолжение ночи,
