Книга Отмененный проект - Майкл Льюис

этом не рассказываем».

Мы с Дэнни об этом не рассказываем.

Именно в тот момент в сознании Дэнни начали обретать форму прежде смутные мысли. Позднее он указал на него, говоря, что это было началом конца «нас». Позднее Канеман будет стремиться отменить этот момент, но он не скажет: «Если бы только Клайд Кумбс не задал тот вопрос». Или: «Если бы я только чувствовал, что неуязвим, как Амос». Или: «Если бы я только не покинул Израиль». Он скажет: «Если бы только Амос был способен держаться в тени». Амос был героем в воображении Дэнни, объектом в фокусе. У Амоса был шанс воздать соавтору должное, а он им не воспользовался. Они двинулись дальше, но тот момент засел в голове Дэнни и отказывался ее покидать.

«Вот вы находитесь с любимой женщиной, – говорил Дэнни, – и вдруг что-то происходит. Что-то нехорошее. Хотя все идет своим чередом». Вы влюблены – и все же чувствуете новую силу, уводящую вас прочь. Ваш разум посещает возможность иного сюжета. Вы почти надеетесь, что появится нечто и оживит или хотя бы стабилизирует старое… Увы, в этом случае ничего не появилось. «Я хотел, чтобы Амос отклонился от привычного поведения, но он не сделал этого и не признал, что должен был сделать», – говорил Дэнни.

После Мичигана Дэнни рассказывал о проекте отмены, не упоминая Амоса. В течение десятилетия они неизменно звали друг друга, когда речь шла о сферах, представляющих взаимный интерес. В конце 1979 года или, возможно, в начале 1980-го Дэнни начал общение с молодым доцентом Дэйлом Миллером, разделявшим интерес к тому, как люди сравнивают реальность с ее альтернативами.

Когда Миллер спросил об Амосе, Дэнни ответил, что они больше не работают вместе. «Он находился в тени Амоса и был очень этим обеспокоен, я думаю», – сказал Миллер. Вскоре Дэнни и Миллер начали работу над статьей, которая с таким же успехом могла быть названа «Отмененный проект». «Я думал, что они решили не ограничивать себя в общении, – сказал Миллер. – Однако он твердо заявил, что его сотрудничество с Амосом завершено. Помню много напряженных разговоров. В какой-то момент он попросил меня проявлять деликатность, потому что это его первые отношения после Амоса».

Если лекции Каца – Ньюкома для Амоса значили меньше, чем для Дэнни, то лишь потому, что жизнь Амоса теперь превратилась в спринт от одной лекции к следующей. Он напоминал себе одного из своих аспирантов в Стэнфорде, который, как стендап-комик, разъезжал по миру и выступал в маленьких ночных клубах, чтобы опробовать свой материал.

«Размышляя, он говорил вслух, – вспоминает его жена, Барбара. – Например, стоя в ду́ше». Дети привыкли слышать, как их отец разговаривает в комнате наедине с собой. «Словно бормочущий сумасшедший», – вспоминает его сын Таль. Они видели, как отец возвращается домой в своей бурой «хонде», выходит из машины и прямо на улице перед домом начинает говорить. «Так он работал над идеями», – вспоминает его дочь Донна.

Перед лекциями Каца – Ньюкома в начале апреля 1979 года Амос приезжал в Советский Союз. В составе делегации из десяти видных западных психологов он участвовал в странной интеллектуально-дипломатической миссии. Советские психологи тогда пытались убедить Академию наук признать математическую психологию и попросили американских коллег о поддержке.

Помочь им взялись два выдающихся математических психолога: Уильям Эстес и Данкан Люче. Они составили короткий список ведущих математических психологов Америки – в основном весьма преклонного возраста. Амос и его стэнфордский коллега Брайан Вандел считались молодыми. «Старшие ребята вбили себе в голову, что мы должны спасти имидж психологии в Советском Союзе, – вспоминал Вандел. – Психология прилетела, чтобы столкнуться с марксизмом. Она была в списке вещей, которых, с точки зрения марксизма, не существует».

Потребовалось около суток, чтобы понять, почему у марксистов такое мнение. Собравшиеся советские психологи оказались шарлатанами. «Мы думали, что встретимся с учеными, – говорил Вандел. – Но их там не было». Советские и американские психологи обменялись презентациями. К примеру, американец говорил о теории принятия решений. А его советский коллега потратил выделенное ему время на сущий бред – стал объяснять, как мозговые волны, вызванные пивом, подавляют волны, вызванные водкой. Другой рассказывал, что смысл жизни может быть выражен формулой с какими-то переменными.

За одним исключением русские ничего не знали о теории решений и, похоже, не особенно ею интересовались. «Был там один парень, – рассказывал Вандел, – который выступил удачно, по крайней мере, по сравнению с остальными». Этим парнем оказался агент КГБ. «Мы поняли, что он из КГБ, потому что позже он появился на конференции по физике и тоже отлично там выступил, – говорил Вандел. – Больше Амосу вообще никто не понравился».

Туалеты в гостинице не спускали воду, а обогреватели не работали. Номера прослушивались, и, куда бы ни пошли гости, за ними следовала охрана. «Все были очень напуганы первый день или два, – вспоминал Вандел. – Мы увязли по самые уши». Амос находил все это невероятно комичным. «На него они обращали особое внимание – наверное, потому, что он был израильтянином, – рассказывал Вандел. – В типичном для себя стиле Амос шел по Красной площади и вдруг посмотрел на меня эдак, словно говоря: «Да ладно, давай от них избавимся!» – и как побежит!..» Когда охранники, наконец, его догнали – а он спрятался в магазине, – они были в бешенстве. «С ним очень жестко поговорили».

Амос провел немало времени в прослушиваемом и холодном номере отеля, добавляя записи в папку с надписью «Отмененый проект». Папка в итоге выросла до сорока страниц рукописного текста. Амос явно надеялся превратить идеи Дэнни в полноценную теорию. Дэнни не знал ни об этом, ни о том, что Амос придумывает свои собственные сценки.

Дэвид П. погиб в авиакатастрофе. Что из следующих вариантов легче представить:

___ что самолет не разбился;

___ что Дэвид П. сел на другой самолет.

Вместо того чтобы отвечать на длинное письмо Канемана, Амос делал заметки для себя, пытаясь привести в порядок идеи старого друга. «Нынешний мир часто неправдоподобен, то есть выглядит менее реалистичным, чем некоторые из его альтернатив, – писал он. – Мы можем упорядочить возможные миры по 1) первоначальной правдоподобности и 2) сходству с существующей действительностью». За несколько дней Амос мелким почерком исписал восемь страниц, пытаясь создать логичную, внутренне непротиворечивую теорию воображения. «Он любил эти идеи, – говорила Барбара. – Его увлекло что-то очень базовое в принятии решений. В выборе, который вы не делаете».

Амос подыскивал название. В своих ранних записях он написал фразу «эвристика отмены» и дал новой теории имя «вероятностная теория». Затем он сменил его на «сценарную теорию»,