Книга Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне - Вера Талис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
РЕЗЮМЕ:
1) Вся моя работа за 27 лет, награжденная Сталинской премией, об’явлена в названных двух низовых институтах вредной и антинаучной и сорвана. Упомянутые теоретические расхождения мои с И. П. Павловым раздуты в обвинение в антипатриотическом подрыве авторитета И. П. Павлова и ревизии его учения. Заодно инкриминированы мне подрыв авторитета И. М. Сеченова (с коим я никогда и ни в чем не расходился) и другие антипатриотические деяния, что уже вообще лишено основания и является сплошным вымыслом.
2) Я без работы, и опозорен и опорочен в печати.
3) Никакие авторитеты не запрошены; никакого расследования не было произведено. До начала марта с. г. работа текла везде нормально и без возбуждения каких-либо вопросов о ней.
4) С 24/III я официально держу Академию Медиц. Наук в курсе хода событий; а 7/IV поставлен мною в курс дела только что вернувшийся из Ленинграда президент АМН академик Н. Н. Аничков…
Статья в газете «Советский Спорт» к сему прилагается.
Справка: 1) Заграницей – в научной командировке – был в последний раз в 1929 г.
2) Последние работы, напечатанные заграницей: статья – в 1931 г., научная заметка – в 1933 г.
3) Мне никогда не довелось быть ни пропагандистом, ни даже просто сторонником какой-либо иностранной научной доктрины.
ПРИЛОЖЕНИЕ
ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА Н. А. БЕРНШТЕЙНА
На столе у Александра Сергеевича Бернштейна, племянника Николая Бернштейна, сына его любимого младшего брата Сергея, лежали две голубые книжечки. Хозяин тяжело, опираясь на палку, перемещался по квартире, покрытой толстым слоем пыли. Чтобы не испачкаться, я садилась на край стула и слушала, слушала, записывала на магнитофон, сканировала и снова приходила. К счастью, на этом стуле сиживала не я одна, но, например, и замечательный человек Леван Владимирович Чхаидзе, основоположник биомеханических исследований в Грузии, верный ученик Николая Александровича. Он и написал в далеком 1972 году вместе с научным журналистом Святославом Чумаковым книгу «Формула шага» о своем учителе. Тогда еще была жива Татьяна Попова, мама Александра Сергеевича и жена Сергея Александровича, хребет семьи Бернштейнов. Именно в «Формуле шага», малюсенькой книжечке объемом 100 страниц карманного формата в мягком переплете, я нашла ответ на вопрос студента кафедры истории науки Университета Пьера и Марии Кюри в Париже: «С кем из французских ученых общался Николай Александрович во время своей поездки в Европу в 1929 году?» …Поль Ланжевен, Эдуар Тулуз, Анри Ложье, Анри Пьерон, Жан-Морис Лаи, Альфред Фессар – говорила мне старая книжечка. Какие имена! Я не была уверена в своем правильном переводе с русского на французский имен великих французов и решила расспросить Александра Сергеевича о судьбе этих писем. Каково же было мое удивление, когда голубые книжечки оказались теми самыми письмами, которые после смерти Бернштейна Татьяна Попова заботливо перепечатала и сопроводила собственноручно скалькированными рисунками Бернштейна и вклейками фотографий и открыток, присланных вместе с письмами. Александр Сергеевич взялся перепечатать их для меня на компьютере, сопровождая примечаниями и опуская личные места. Оригиналы писем я так никогда и не увидела… А тогда, в 2011 году, отдыхая в Крыму, я услышала звонок из Москвы со счастливым голосом Александра Сергеевича: «Я все перепечатал для вас и снабдил комментариями, как же вы меня порадовали новой встречей с этими письмами!» Квартира-музей – сколько же она хранила сокровищ, часть из которых мне удалось таким образом сохранить… Теперь они перед читателями.
В приложении к книге я привожу отрывки из писем Н. А. Бернштейна. Судя по проставленным Н. А. Бернштейном порядковым номерам, в Москву им было отправлено 335 писем. Когда Т. С. Попова в 1970‐х годах перепечатывала на пишущей машинке все эти письма, то оказалось, что почти четверть посланий в семейном архиве отсутствует, но и в таком объеме представить их все здесь невозможно. Орфография писем сохранена.
1929
Алло, мои ребятушки, вот и Берлин!! Я доехал отлично в международном вагоне от Варшавы: двухместное купе точь-в-точь как у нас, но следующие отличия: 1) диваны один над другим, 2) в междукупейной умывальной по полотенцу на каждого, 3) над каждым диваном, верхним и нижним, что-то вроде пепельницы. Отщелкнешь крышечку – глядишь, под ней фонарик сам загорелся: книжку можно читать. Езда пребыстрая. Заработал с утра мой «бебик»[172], снимал начало симфонии Б. Г.[173]: подъезд к Берлину и (для Нюты в особенности) уличную жизнь. Берлин очень переменился за 5 лет[174], но не столько архитектурно, сколько обстановочно. Все автобусы, все такси, все трамваи новые. А это не шутка, т. к. я видел авто № 54700. Описывать не буду – пришлю открытки, как найду. Поражает не чистота – на улицах грязновато и характерный запомнившийся мне берлинский запах: навозец + выхлопы машин. Поражает блеск. В витринах нет пыли, и все сияет, как натертое кирпичом: семафоры, стены, вывески, автомобили и самые шуцманы[175]. Но не ошеломляет этот город (как и в тот раз), и не очаровывает, а как-то делается преуютно, точно всегда тут жил. В поезде ехал с англичанином, болтал, к удивлению, удостоился высшей похвалы (правда, вдруг стало выходить бойко).
…Особенность Берлина: он на 1/3 в лесах и наполовину перестраивается. Все немцы думают, как бы лучше сделать. Глаз у меня совсем прошел. Ем и сплю отлично, пишу вам очень часто. В Берлине осмотрю за 2 дня еще очень много. Бернштейнов в Берлине 250, Рихардов двое, но все неподходящие[176]. Спрошу ужо Мушку. Смотри за собой, Карлинька, и пиши. Напиши, как крест удался?[177] Коля
Карлушенька, это – вид одной из станций берлинской «подземки» (она же – «метро», она же – UGB, то есть «Untergrundbahn»).
Посреди перрона видна вывеска «See-Strasse» с названием конечной остановки данной линии. Как только этот поезд отошел, вывеска сама собой прячется, и взамен выползает другая. В будочке слева от нее, на стене – план прилежащей части путей, а на нем сами собой ползают синие огоньки, показывая передвижение поездов в тоннелях «подземный ход»… Помнишь у Пушкина в «Пророке»: «И внял я неба содроганье, и горний ангелов полет, и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье…»? Так вот, одна только эта строчка как-то вдруг заворожила меня при виде составчиков с синими огоньками, бегущих по темным тоннелям берлинской подземки, и теперь никак не могу от нее отвлечься на любой из станций. Еще одно впечатление от Берлинского метро:
