Книга Доверься мне - Мона Кастен

Глава 27

Облокотившись спиной на изголовье его кровати, я сжимала Спенсера в объятиях. Верхняя часть его тела лежала на мне, одной рукой он обвил меня за талию, а голову спрятал где-то между моим животом и локтем. Я подтянула ноги и таким образом была к нему так близко, как только могла. Старалась укутать его своим телом, как теплым одеялом. Гладила его по плечам и по спине. В какой-то момент он пробормотал что-то, что утонуло в складках моей одежды.

– Если ты обращался ко мне, то придется говорить чуть-чуть погромче. Но если слова предназначались моему локтю, то ты все сделал правильно, – негромко произнесла я.

Он слегка повернул голову.

– Твой локоть – прекрасный слушатель, – просипел он.

– Не говори этого моей коленке, она будет ревновать.

По его телу на мгновение прошла легкая дрожь. Надеюсь, из-за смеха. Все остальное причиняло мне слишком сильную боль. Вот что я выучила за этот вечер. Собственная боль несравнима с тем, что чувствуешь, когда видишь, как страдает близкий человек. Это намного хуже.

– Раньше я был настоящим ублюдком.

Какая резкая смена темы. Я погладила его между лопатками, вниз и снова вверх, побуждая рассказывать дальше.

– Началось все лет в пятнадцать. Мне надоело быть образцовым сыном, я стал проводить время не с теми людьми и курить травку.

– В пятнадцать? – вырвалось у меня.

Спенсер перевернулся на спину и посмотрел на меня. Его голова устроилась у меня на коленях. Щеки покрылись пятнами и покраснели, глаза подернулись дымкой воспоминаний.

– Отец меня ненавидит. Всегда ненавидел, хотя раньше все еще было не настолько плохо, как сейчас. Я во всем оказывался недостаточно хорош, и с самого детства он давал мне это почувствовать. Это… – Он перевел взгляд на потолок. Как будто так ему проще говорить о прошлом. – Это было больно. Мне хотелось отвлечься. Чем-нибудь, что затуманит мысли.

Подняв руку, я провела пальцами по его волосам. Теперь он закрыл глаза.

– Оливии тогда исполнилось восемь. В отличие от меня ее отец боготворил. Она всегда была его принцессой. Как только она родилась, он выбрал ее и давал ей все, что она хотела. На семейных встречах он всегда нахваливал только ее, а обо мне отзывался так, словно я позор семьи. А я… я ее за это возненавидел, – последнюю фразу Спенсер произнес так быстро, что я с трудом ее поняла. Он крепко зажмурился, и между бровей у него образовалась складочка.

Я продолжала гладить его по голове. Вторая моя рука лежала у него на животе.

– Я ввязался в такое дерьмо, – вновь заговорил он. – Рано или поздно начал уже не только покупать, но и продавать травку. Не из-за денег, а просто потому, что любил кайф, который от этого ловил. Мама заметила, что что-то не так, и стала все настойчивее пытаться вовлечь меня в семейные дела. Вечно хотела, чтобы я чем-нибудь занимался с Оливией, хотя мы были не особенно близки. Ей не нравилось мое поведение и то, что я постоянно расстраивал маму с папой. Иногда создавалось впечатление, что я незваный гость, когда вечером я возвращался домой, а они вместе ели за столом. Без меня. Притом что это было моим собственным решением. Я вел себя как избалованный говнюк.

– Все в переходном возрасте творят какую-нибудь ерунду, Спенс, – успокаивающим тоном произнесла я.

Спенсер немного помолчал. Мне не хотелось на него давить, поэтому я просто так же гладила его по голове и ждала.

– Я виноват в том, что случилось с Оливией, Доун, – наконец сказал Спенсер.

Я замерла на середине движения:

– Что произошло?

Он открыл глаза, и боль в них ударила мне прямо в сердце.

– Мне велели сидеть в ней, потому что няня заболела, а родители уехали на важное мероприятие. В тот день у меня тоже были планы, и из-за нее пришлось все отменить. Я так злился. Мы с Оливией пошли на игровую площадку, и я выкурил одну сигарету, чтобы успокоиться. – Его взгляд изменился, сейчас он словно смотрел сквозь меня. – Она здорово меня раздражала. Все время пыталась привлечь мое внимание и хотела, чтобы я наблюдал, как она карабкается. А я вместо этого играл в телефон. Пока она вдруг не закричала.

Я резко втянула в себя воздух, и взгляд Спенсера снова сосредоточился на мне.

– В фильмах такие сцены всегда показывают в замедленной съемке, но, Доун, клянусь, все произошло слишком быстро. Она завизжала, я поднял голову, и вот она уже рухнула на землю. Мне было слышно, как треснула ее голова.

Я зажала рот ладонью.

– Сначала я подумал, что она умерла. Тело выглядело абсолютно безжизненным. И тот треск звучал у меня в голове как на повторе. Все остальное сохранилось в памяти только отрывками. Не помню, как бежал к ней, просто внезапно уже сидел рядом, и все руки в крови. Потом приехала «Скорая». Прибежали родители. Отец ударил меня.

Я чувствовала, что на глазах навернулись слезы. Не глядя, я нашарила его ладонь и переплела наши пальцы. Его кожа оказалась невероятно холодной.

– Тогда он в первый раз поднял на меня руку. А когда увидел, какой я обдолбанный, то ударил снова. Он схватил меня обеими руками и орал. Я мог бы сопротивляться, но ничего не делал. Наверное, был в шоке. – Его голос садился все сильнее, и он прочистил горло. – Оливию прооперировали и ввели в искусственную кому. Четко помню, как впервые увидел ее после операции. Папа не хотел впускать меня в палату, поэтому пришлось ждать снаружи. Я заглянул в маленькое окошко наверху в двери. И там лежала она. Изо рта торчала трубка, а в тоненькие ручки вливали жидкость. Она выглядела сломанной, бледной и безжизненной. По моей вине. – Свободной рукой он прикрыл от меня глаза.

Я сильнее сжала его ладонь.

– На меня словно опрокинули ведро ледяной воды. Я резко очнулся. В смысле, по-настоящему. Было ясно, что Оливии потребуется много времени, чтобы выздороветь, и никто не знал, какие последствия это с собой принесет, но она выжила. В тот момент и моя жизнь сделала крутой поворот.

– Что с ней стало после падения? – прошептала я.

Спенсер тяжело сглотнул:

– Это был самый трудный год, который когда-либо доводилось пережить нашей семье. Оливия получила тяжелую черепно-мозговую травму, в результате которой повредилась часть ее мозга. После несчастного случая у нее парализовало одну сторону лица, и она страдала от афазии. Это значит, что она потеряла возможность выражать мысли с помощью речи. Родители наняли самых дорогих врачей страны, чтобы обеспечить правильное логопедическое лечение. За целый год она не выговорила ни единого слова, ей пришлось всему учиться заново. Языку, письму и даже моторике. Она больше не воспринимала связи. Самое грустное заключается в том, что в ее разуме все оставалось по-старому. Она пыталась сообщить нам какие-то вещи, но не могла, потому что рот и язык за ней не успевали.

Как же это, должно быть, ужасно. Иметь тело, которое не выполняло того, чего от него хотели.