Книга Утесы Бедлама - Наташа Полли

– Я не иду в Боливию, и ты не пойдешь через этот лес один. Мы уже знаем, что на одном большом участке больше нет пыльцы.

– Нет.

– Я не имел в виду, что у тебя есть выбор. И твой английский омерзителен, надеюсь, ты знаешь. Нельзя говорить на чужом языке так чертовски хорошо.

– Мне пришлось научиться. Твой дед был никчемен в языках, – Рафаэль рассмеялся, но замолчал, вспомнив Гарри. – Пойдем.

Путь через реку выходил на пролесок с цинхонами. Мне пришлось сесть на землю и рассмотреть все деревья, опавшие листья, плоды и корни, в надежде, что они окажутся нужного сорта. Я не ошибся. Здесь росли тысячи цинхон калисайя.

26

Мы добрались до джунглей в половину четвертого дня. Я аккуратно срезал черенки и затем в течение последнего светлого часа подготовил ящики из хлопкового дерева. Я обложил черенки красноватым мхом, который рос повсюду. Когда стемнело, все уже было готово к утреннему отправлению. Я уложил самодельные ящики в корнях хлопковых деревьев и вернулся на полянку, где лежали наши с Рафаэлем вещи. Но его сумки не было. На моих вещах лежала маленькая лампа с пыльцой.

– Где ты? – крикнул я.

В лесу было тихо, лишь птицы щебетали в кронах деревьев. Я встревожился. Возможно, Рафаэль снова застыл где-то. Я решил отправиться на его поиски, как вдруг заметил записку под лампой. В ней Рафаэль описал, как добраться до деревни охотников и что сказать на кечуанском – местные жители не говорили на испанском. Он ушел в лес без меня.

Он оставил лампу не для того, чтобы я видел путь, а для того, чтобы я не видел мелкие огоньки. Я сделал то, что запрещают делать все часовщики: повернул заводную головку, чтобы пружина распрямилась слишком быстро и остановилась. Затем я убрал лампу под сюртук, чтобы заглушить остатки света. На мгновенье стало темно, и я закрыл глаза. Когда я открыл их вновь, небо окрасилось в ярко-синий цвет, и в деревьях за рекой появился мягкий след в пыльце. Рафаэль ушел не в Бедлам, а на восток, за поворот реки. Хотя пыльца почти угасла, она освещала маркайюк с кладбища, стоявшую на берегу реки и смотревшую на меня. Царапины на моей руки обожгло болью, когда я заметил ее.

– Рафаэль! – крикнул я. Я по-прежнему видел, где заканчивался его след в пыльце. Он не мог уйти далеко. – Куда ты идешь?

Рафаэль слишком ослаб, чтобы крикнуть в ответ, поэтому он вывел буквы в пыльце – медленно, чтобы они не расплылись в воздухе.

«Домой».

Я посмотрел на восток, отчасти думая, что увижу огни деревни, но их не было. Пока мы шли по лесу, Рафаэль все время уводил нас в сторону. Я вспомнил пустую комнату на чердаке в церкви, сложенные вещи. Он не собирался возвращаться в Бедлам.

– Хорошо, и как далеко ты сможешь пройти в таком состоянии? Подожди меня, я пойду с тобой.

«Ты не можешь». Рафаэль нарисовал стрелу под буквами, которая показывала на маркайюк.

– Ты ничего не видишь. Что произойдет, если ты окажешься в месте, где нет пыльцы?

«Недалеко».

– Боже, конечно, далеко!

Рафаэль не ответил, и пыльца угасла. Вскоре буквы, которые он нарисовал в воздухе, превратились в свое подобие. Я смотрел на них слишком долго, и вскоре они слились в пятно. Кровь по-прежнему стучала в висках. Мне пришлось застыть на месте, чтобы все обдумать и не поддаться желанию броситься за Рафаэлем. В лесу позади меня кричали и завывали звери – гораздо громче, чем в хвойном лесу. Наконец я снова завел лампу и привязал ее к руке. Я начал собирать доски из хлопкового дерева, которые не использовал для черенков. Они были ровными, хотя и грубыми – я отколол их маленьким топориком, а не распилил должным образом, – и у меня как раз хватало веревки, чтобы связать их. Она была свита из мягкой шерсти альпаки, но хорошо натерта воском. Когда плот был готов, он вряд ли выдержал бы вес взрослого человека, но это не имело значения, поскольку маркайюк об этом не знала. Мне пришлось поискать ветвь моего роста. Наконец, я нашел одну, сделал из нее нечто похожее на мачту – казалось, это заняло несколько часов, – и установил на плоту. Наконец, ожидая увидеть рассвет в любую секунду, хотя мои часы показывали, что прошел всего час, я выбросил из сумки все кроме еды и одежды и сложил туда связанные вместе черенки. Мне не хотелось оставлять обсидиановую бритву, которую мне дал Рафаэль, и еще больше – горстку вещей Клема, которые я собирался отдать Минне. Но в сумке не было места, и что-то в моей голове переключилось на образ мышления бродяги, который приобретаешь в долгих путешествиях. Ненужные вещи перестали казаться важными.

Очень осторожно я спустил плот на воду. Привязав лампу к самодельной мачте примерно на высоте моей груди, я толкнул плот по реке. Я боялся, что он застрянет на берегу или в густом тростнике, но стремительное течение быстро подхватило его и унесло прочь. Через несколько ярдов флот превратился в крошечную точку света, который излучала лампа.

Пыльца на противоположном берегу поднялась в воздух: маркайюк повернула голову и пошла на свет лампы. Я не видел ее саму – лишь сияние, – но оно появилось там, где она стояла. Она шла удивительно быстро, как обычный человек. Я продолжил стоять на месте. Меня охватил ужас, что теперь лунный свет был достаточно ярким, чтобы отразить мою тень на валунах. Я почти чувствовал давление этой маленькой серебряной штуки на камнях слева от меня. Лунный свет блеснул золотом на резьбе, которой Инти украсила мой деревянный обод. Я медленно накрыл его рукой.

Маркайюк скрылась в деревьях за поворотом. Идти в темноте вдоль реки, между тростником и валунами, было сложно даже при свете луны. Я увидел что-то большое в воде и едва не упал, когда остановился, чтобы рассмотреть получше. Когда я вскарабкался на большой валун, опутанный корнями деревьев, существо вышло на берег, но я не смог разобрать, что это. Надеясь, что оно не могло взобраться на камни, я пошел по бледному следу в пыльце, по-прежнему висевшему в воздухе. Мои движения сделали его более заметным, но след маркайюк был гораздо ярче, потому что я шел медленно. Нога болела. Мне казалось, что больше не стоило напрягать ее, хоть в глубине души я очень хотел побежать, забыв о боли.

Вскоре я потерял из виду след маркайюк. Я думал, что не сразу найду Рафаэля, и почти наступил на него. След обрывался под деревом примерно в полумиле от реки. Он сел в корнях и застыл там. Я укрыл его сюртуком. Должно быть, Рафаэль решил одеться позже, но воздух снова стал холодным. Причиной тому была не только высота. В горах властвовал свой климат, который обрывался у реки. Рафаэль не единственный, кто не заметил этого. Потрясающий жук переливающегося бирюзового цвета решил проведать его, но застыл на руке, насмешливо приподняв рога. Я убрал его и дотронулся до руки Рафаэля. Она была ледяной.

Я сел в корнях дерева с альбомом для рисования и стал ждать. Сердце бешено стучало в груди, но я пытался игнорировать его. Между днем и семьюдесятью годами была огромная пропасть. Я не знал, что делать, если Рафаэль не проснется в ближайшее время. Никто этого не знал, а маркайюк могла вернуться в любой момент. Я не был уверен, что ее заинтересует больной священник, пока иностранец осквернял священную землю.