Книга Переплёт - Бриджет Коллинз

В мешке что-то шевелилось. Эйкр высоко поднял его, и я увидел очертания морды и лап, царапающих мешковину. Мешок заскулил: отчаянно, одиноко, как может скулить лишь терьер.

— Нет, — выпалил я, — нет, умоляю, нет!

— Вот уж не думал, что молодой Дарне способен кого-то полюбить, но, видимо, один крысеныш-переросток легко проникается симпатией к другому, — заметил Эйкр. — Райт поймал этого гаденыша вчера, когда тот пытался покусать его за ноги. Напомни, как его зовут? Тузиком?

— Нет...

— Нет? Впрочем, это уже неважно. Райт, окажи нам честь. — Вы не можете... прошу, не делайте этого. Умоляю... Эйкр швырнул мешок в повозку. Раздался глухой стук; Клякса взвизгнула. Я бросился вперед, но не успел перемахнуть через борт повозки: Эйкр схватил меня за руку и заломил ее за спину.

— Продолжай, — велел он своему подельнику. — Нет! Клякса, нет...

Второй мужчина — Райт — выпрямился во весь свой великанский рост. Рядом с ним лежала дубина; он поднял ее и ухватил покрепче. Он улыбнулся, кивнув Эйкру, как музы-

кант, готовый сыграть свою партию, замахнулся и ударил дубиной по мешку. Один удар. Два. Три.

Я кричал. Я так сильно отбивался, что Эйкр чуть не выпустил меня, но, зашипев сквозь зубы, усилил хватку и оттащил меня прочь. Я упал на колени, и меня вырвало; в голове было пусто, лишь плечо пронзила жгучая боль. Когда боль прошла, все звуки утихли: не слышалось больше ударов и собачьего визга, лишь ветер шелестел листьями. Мое лицо было мокрым от слез. С нижней губы свисали нити слюны и рвоты.

— Вставай. — Чья-то нога пнула меня под ребра. Райт выбил из меня весь воздух, и я стал хвататься за землю, будто бы это помогло мне дышать; затем мои легкие снова заработали, и я поднялся на ноги. Эйкр кивнул в сторону повозки. — Забирайся.

Я потянулся и оперся о колесо, с туповатым любопытством заметив, как трясутся мои ноги. Все тело подрагивало, словно я ехал по ухабистой дороге. Обошел повозку сзади: Райт опустил перегородку. Забрался внутрь и рухнул на сиденье. Если бы я посмотрел влево, то увидел бы внизу окровавленный мешок; тот лежал так неподвижно, что я почти готов был убедить себя, что они блефовали. Но я слышал лай 1Сляксы и отчаянное душераздирающее поскуливание, когда она узнала мой голос.

Я моргал, и мир расплывался перед глазами. Влага катилась по подбородку и промачивала воротник. Но мне не казалось, что я плачу; я будто растворялся изнутри.

— Теперь слушай, — промолвил Эйкр и вздохнул, словно худшее осталось позади. — Мы поедем в дом переплетчицы, и когда доберемся, скажешь, что хочешь забыть о Люциане

Дарне. Потом мы вернемся, и вы с сестрой будете в полном порядке. Никто вас больше не потревожит. Что скажешь?

Райт, сидевший напротив, глуповато и зловеще улыбнулся и похлопал Альту по колену.

— Хорошо, — ответил я.

— А когда переплетчица спросит, скажи, что сам захотел, понятно? Хоть словечком обмолвишься про нас или Дарнестаршего, и будет... даже говорить не хочу, что тогда будет. — Понял.

Он, кажется, хотел добавить что-то еще, но потом цокнул языком, и лошадь пошла.

Рассвело. Яркое небо на востоке слепило глаза. Я опустил голову и уставился на прыгающие тени. По дощатому полу повозки текла красная струйка, подбираясь все ближе к моим ногам. Я смотрел на нее и думал: вспомню ли я Кляксу после того, как мне сотрут память? Или ее заберут у меня, как и все остальное?

Все забудется. Все воспоминания о Люциане: как он смотрел на меня, улыбался, смеялся над моими шутками; его прикосновения и каждый дюйм его тела; его худые изящные руки, грудь, затылок, поясница, и все, что он мне говорил...

Тебя это возбуждает, Фармер?Я не подведу тебя... Поверь мне... Позволь мне... Да.

Я люблю тебя.

Но эти слова он произносил лишь в моих фантазиях. Я зажмурился. Если еще раз прокрутить в голове все, что было, прежде чем я увижу переплетчицу, может, мне удастся сохранить хоть что-то. Может, что-то останется — не все, но хотя бы немного: первый поцелуй или последний; его последние слова, обращенные ко мне. Прошу, молил я про се-

бя; пусть мне останется хотя бы одно воспоминание; я готов отдать за это все что угодно; тогда я смогу переживать этот момент снова и снова, и даже если никогда не увижу Люциана, у меня сохранится память о нем.

— Хватит реветь, парень, — бросил Райт, — пол намочишь.

— Пусть ревет, — отозвался Эйкр с козел. — Переплетчица увидит, что он расстроен, и не станет задавать вопросы.

Я открыл рот, вдохнул и почувствовал соленый вкус на языке. Струйка крови, что текла по полу повозки, наткнулась на сухую травинку, лежавшую между отпечатком подошвы и торчащим гвоздем, и полилась в щель между досками. Представил, как кровь капает на дорогу, оставляя следы... Будто хлебные крошки...

В воздухе запахло иначе: потянуло густой влагой болот; где-то рядом раздался пронзительный, жалобный птичий крик. Других звуков не было: лишь грохот колес и быстрый перестук лошадиных копыт.

Я мог бы солгать. Или притвориться. Может, так мне удалось бы сохранить память и запереть воспоминания в своем сердце — в книге из плоти и крови. Никто бы никогда не узнал.

Если бы я знал о том, как происходит процесс отбирания памяти! Я представлял это как смерть: дверь, в которую мне предстоит войти, не зная, что ждет меня с обратной стороны. Кроме Люциана, никто никогда не рассказывал мне о переплетчиках.

Он знал, что со мной случится. Знал все это время. Мне стало трудно дышать. Даже вид книг был ему ненавистен. А все оттого, что... Меня накрыло осознание, гро-

мадное и абсолютное, как белое небо, и я понял, что всегда догадывался об этом, но ясно увидел только сейчас. Всем, кого соблазнял Люциан, стирали память. Это слово застряло в голове и не желало уходить. Да, соблазнял. Вот что произошло со мной: он соблазнил меня, зная, что рано или поздно все закончится именно так; возможно, думать об этом ему не хотелось, но он знал. И готов был рискнуть.

Прищурившись, я обратил взор к самому яркому участку неба. Перед глазами поплыл туман, защипало, но ничего не изменилось. Когда я повернул голову, на сетчатке отпечатался черный круг, закрывший лицо Альты.

Я нащупал в кармане записку. Даже если бы мне не мешало черное солнце перед глазами, перечитывать ее не было нужды; написанное отпечаталось в памяти. Люблю тебя. Обман, но как знать, быть может, почерк действительно принадлежал Люциану. Достал записку, вытянул руку и разжал пальцы. Ветер стих, листок бумаги упал вниз и застрял в зарослях тростника у дороги.

Когда мы миновали последний поворот и подъехали к дому переплетчицы, казалось, что он охвачен пламенем. Солнце садилось за нашими спинами, и все окна пылали яркой медью; я хоть и понимал, что огонь ненастоящий, по спине моей поползли мурашки, точно мне предстояло войти во врата ада. Я стиснул зубы и постарался не смотреть на дом; вместо этого повернулся к Альте, сидевшей в углу повозки. Она ссутулилась; глаза ее были закрыты. Несколько часов назад она очнулась и в растерянности спросила, где мы и куда направляемся, а когда ей ответили, не стала сопротивляться и убежать не попыталась. Я не знал, больно ли ей или