Книга Не гореть! - Марина Светлая

— Не возьму.

— Тоже вакансии нет?

— Нет.

— Я не собираюсь за этим вашим столичным бегать, — хрипловато прозвучал Олин последний аргумент. И был вполне правдив. Бегать она и правда не собиралась. Собиралась — чтобы он забрал ее к себе, как когда-то предлагал. Предлагал же. Правда до того, как с его телефона стали отвечать другие женщины.

— Все вы так говорите, а потом глазом моргнуть не успеешь — и уже в декрете.

— Что? — горько усмехнулась Оля. — Уже есть претендентки на декрет?

— Нет, — быстро ответил подполковник. — Временной работы тоже не предвидится.

— Черт… ну и куда мне идти?

— Возвращалась бы ты домой, дитё, — назидательно выдал Лысак. — Скучно тебе у нас будет.

— Да мне уже… весело, — растерянно промямлила Оля. От ее давешнего напора и воодушевления не осталось и следа. — А если я поеду в Яремче вашему начальству жаловаться, что вы женщин не берете, а по закону мы право имеем… все равно не подействует, да?

— Ну съезди, — весело пожал плечами Григорий Филиппович. — Там с тобой рассусоливать, как я, не будут. Там сразу объясняют и про права, и про обязанности.

— Извините… — хлюпнула носом Надёжкина и направилась к выходу. — До свидания.

— И нечего мне здесь жидкость разводить. Своими запасами справимся.

Оля застыла. Закусила щеку изнутри. И вдруг поняла, что… сердится. Не только на себя. Но и на Дэна. И на этого придурочного Лысака. Да и вообще на всех. И это как-то враз привело ее в чувства. Она затормозила у выхода. Перевела дыхание, и когда обернулась к подполковнику, глаза ее выглядели не больными, а почти такими же, как когда она входила.

— А я еще приду, — улыбнулась Олька. — Я к вам каждый месяц теперь ходить буду, пока на работу не примете. У меня в этом отношении опыт есть.

— Ну-ну! Это мы еще посмотрим, — отмахнулся подполковник и демонстративно уставился в бумаги, разложенные по столу.

«Посмотрим!» — мысленно вторила ему Оля, выходя из кабинета. И точно так же — выбираясь из здания пожарной части. И даже с капелькой злости — когда шла пешком улицей, может быть, не единственной, но, наверное, главной, в обратную сторону, направляясь в центр поселка, где у нее была гостиница.

Злость — не та черта, которая была ей свойственна в полной мере настолько, чтобы в ней терять разум. И все-таки она злилась. Как после проваленного экзамена. На себя, что не взяла высоту. Или не сдала норматив. Такого с ней обыкновенно не случалось, да и отвыкла от неудач в достижении целей. Слишком много всего навалилось разом. И она слишком самонадеянна. Стала такой. Приучила себя побеждать. Но потом оказывается, что половина женского штата сельской пожарки в декрет от Басаргина рвется, ее не берут даже уборщицей, он сам отказывается с ней разговаривать.

Конечно, отказывается. Как иначе расценивать тот факт, что не перезвонил?

Неужели совсем не интересно, зачем был ей нужен? Неужели настолько «ничего не начиналось»?

— Ну ладно! — фыркнула Оля, преодолевая очередной подъем и едва ли хоть что-то видя вокруг себя. Ни черта не видела. Даже солнца. Где уж разглядеть, куда занесла ее жизнь. Шел себе сердитый молодой жирафик, посверкивая инопланетными глазами, и смотрел под ноги. В то время как солнце подсушивало асфальт и землю, которая уже покрывалась зеленой порослью, наполняя мир красками, какие не встретишь ни в одном городе мира. Ночью, наверное, шел дождь. И сейчас там, где попадались лужи, она иногда замечала собственное отражение, как в зеркале. Но и себя при этом тоже не видела. Ни какой была вчера, ни какой стала сегодня. Ни какой будет уже завтра, когда переживет эти бесконечные сутки и, может быть, наконец, решит, что делать дальше.

Пока что грядущее представлялось ей чем-то таким, что никогда не наступит. И отсрочить принятие решений тоже казалось выходом. В Олиной измученной голове по-прежнему было плотно и полно. И тяжело настолько, что она не понимала, из чего состоит ее чертов мозг.

Как бы ни было, а сидя в гостиничном номере и сжимая виски пальцами, что ничуть не умаляло пульсирующей в них боли, Оля в который раз изучала Денисов контакт в своей телефонной книжке и думала о том, что это нечестно. Нечестно — звонить ему прямо сейчас. Потому что злость пройдет, а если она на эмоциях ворвется в его наладившуюся жизнь, то как ей себя за это простить? Ведь что бы там ни было, а она сама во всем виновата.

И Дэн имел право. Новая установка — надо повторять почаще.

Она за день ничего толком не съела и вряд ли хоть минуту помнила об этом. С самого детства стрессы сказывались на аппетите вплоть до того, что Леонила Арсентьевна заставляла ее питаться почти насильно.

Она не помнила, как заснула, но провалилась в дрему очень рано, когда было еще светло, толком не укладываясь и не раздеваясь. Как пришла — в брюках и рубашке, в которых ходила на неудавшееся собеседование. И чувствовала себя совсем потерявшейся на самом краю земли, где еще сутки назад возможность счастья казалась ей не только возможной, но и непременной.

Спала, не видя снов, как днем не видела ничего, что ее окружало. Понимала только, что, потеряв Дениса, себя она потеряла тоже. С этой мыслью Оля выныривала иногда из кромешной тьмы своего сознания во тьму ночной комнаты, куда едва-едва пробивался свет из окошка, когда мимо гостиницы шумно проезжали машины, ослепляя дорогу светом фар. И кажется, снова шел дождь, а значит, опять асфальту сохнуть под нежарким апрельским солнцем.

А еще здесь же, под этим же дождем, совсем рядом, спит человек, которого она любит. Спит и не знает, что она есть. И что она вздрагивает в одиночестве от первого в этом году грома.

Следующий день настиг Олю в тот момент, когда она в очередном витке собственной темноты и бесконечного лабиринта оформившихся в глухие стены мыслей подхватилась с кровати так, будто ее подбросило.

Часы укоризненно демонстрировали, что она, мягко выражаясь, заспалась — почти полдень. А Вайбер маячил несколькими сообщениями от Дианы. Та интересовалась, как Оля устроилась на новом месте.

Устроилась она. Как же.

Надёжкина недовольно поморщилась и вспомнила итог самого идиотского в ее жизни дня. Впрочем, сколько таких дней уж было. Вот нарушение сна и отсутствие аппетита — реально проблема. Во всяком случае, с точки зрения превратившейся в наседку Ди, которая, видимо, взяла на себя то ли роль психоаналитика, то ли миссию Леонилы Арсентьевны.

«Да уедешь ты в свою Францию или нет, в конце-то концов?» — сердито строчила ей Олька, на что получила в ответ:

«Нас и тут неплохо кормят. У меня еще несколько сеансов в салоне, куда мне ехать полуфабрикатом?»

А у Оли на коже зудела ее новая татуировка. И пленку пора снимать. Уж пятый день прошел. Этим она и занималась следующий час, тихонько матерясь под нос и охреневая с того, какие слова, оказывается, знает.