Книга Дверь на двушку - Дмитрий Емец

– Ух ты! – воскликнула Рина. – «Не бойся! Я с тобой!» Всегда мечтала, чтобы мне говорили эти слова!

– Не про «накормлю и обниму»? – уточнил Сашка.

– Нет, конечно! «Обниму и накормлю» – это текст для мужчин! – сказала Рина.

– Точно! – согласился Боброк. – Они смотрели на меня, но подойти не пытались. Хотели, чтобы я подошел сам. Открывали объятия, протягивали руки. Потом уж я понял причину: и мужчина и женщина были соединены с лестницей чем-то вроде пуповины. Я смотрел на эту пару и понимал, что эльбы осваивают человека. Идеальная иллюзия! Даже зрачок реагировал на свет!

– А почему тогда прокололись? – спросил Рузя.

– Не все просчитали. Мы для эльбов предмет изучения. Ну как если бы биологи захотели понять, как выглядит любовь у рыб. Узнали бы, что рыбья любовь – это когда в воде появляются определенные химические соединения, приплывают стайки рачков или световой день увеличивается… И вот экспериментируют. Добавляют в воду разные реактивы, меняют корма, освещение, температуру воды…

– Но сами в рыб не влюбляются, – угадала Лиана.

– Точно. Для них это как игра на инстинктах, рецепторах, привычках. А раз так, то они неминуемо совершают ошибки, но со временем, конечно, разберутся что к чему…

Пару минут Боброк побродил вокруг милой пары, а потом обнаружил три хороших, морально устойчивых кирпича и запустил в этих красавцев. И опять чудо! Даже не смог в них попасть. Кирпичи летели вначале прямо, потом описывали в воздухе дугу, минуя цель, затем опять летели прямо и только тогда врезались в стену.

Как всякому опытному пнуйцу, Боброку приходилось сталкиваться с магией, но тут магией не пахло. Кирпич не потому летел по дуге, что люди-манекены его отклоняли, а просто потому, что для кирпича никакой дуги не существовало. Он как летел по прямой, так и летел. Замечал дугу только сам Боброк.

– Искривленное пространство? – спросил Ул.

– Да, – кивнул Боброк. – Но я понимал, что оно искривлено, только когда смотрел издали. Когда я сам находился в этой кривизне, то ничего не ощущал.

Дальше Боброк заглянул в пустую шахту лифта и увидел уходящую в бесконечность спираль.

– Спираль? – переспросила Кавалерия.

– Словно я смотрел на огромную пружину. Где-то она была больше растянута, где-то меньше. Я помнил, что я на четвертом этаже, но в тот момент мне казалось, что этажей гораздо больше. И оттуда, из спирали, доносились голоса, смех, крики, плач, музыка…

Боброк слушал и смотрел. Из тоннеля гремели будто сотни радиостанций. Слова были невнятные, бормочущие, но порой он ухватывал одно слово, другое, нечаянно заинтересовался – и эта радиостанция становилась все громче. Их соединяла паутина, и по этой паутине в мозг к Боброку бежали бусины – вначале редкие, а потом все чаще, чаще. Боброк лежал так довольно долго. К тому времени ему уже было ясно, что делмэн не появится. Потом Боброк вернулся на лестницу, туда, где видел ту пару, но и там уже все изменилось.

– Я закрывал глаза, затыкал уши, и все было нормально. Я осознавал, что я – это я. Меня как-то там зовут. Я куда-то там иду. Но когда я открывал глаза и смотрел на лестницу, то уже не был уверен, что я – это я. Опять голоса, музыка, появлялись из стен какие-то люди, с которыми нельзя было разговаривать, потому что после одной-двух фраз я начинал терять разум.

Боброк решил вернуться к окну, через которое попал в дом, и через него выбраться наружу. Нога, зацепленная пулей, беспокоила все сильнее. Хромая, Боброк потащился к окну. Он старался не спешить, но где-то, видимо, сбился, потому что лица коснулась какая-то серая штора. Мир изменил свой цвет, и Боброк увидел перед собой плоскую, прижатую к полу тень. Тень бросилась на него, но Боброк успел рвануться в сторону. Что-то хлестнуло его по лицу, но он уже выскочил.

– И вот – след! Сам не пойму! То ли ожог, то ли порез…

Боброк коснулся лба, на котором у него навеки остался короткий некрасивый шрам.

После того как Боброка хлестнуло и обожгло, у него начались видения. Он лежал на полу, у стены, и его била такая дрожь, что мышцы сводило от напряжения. Лицо и тело были мокрыми от пота. Он понимал, что не только доползти до окна не сможет, но даже и встать.

– Я чувствовал, что умираю. И это было не страшно, я слишком обессилел, чтобы бояться… Я находился в самой большой комнате – с двумя окнами. Тут были проемы дверей, но без дверей, глупые надписи пеной на стенах – кто-то из рабочих развлекался… но главное – эти два окна. Снаружи в них пробивался закатный свет. Мне казалось, он шевелится. То ли потоки света перекрещивались, то ли еще что, но я видел, что в комнате было пять черных дыр. Одна большая. Одна совсем маленькая, с ладонь. А остальные где-то между ними. Дыры проедали пространство снизу, от пола. Все как черные столбы тумана. До потолка доходил только один столб – узкий и темный. Я, помню, подумал, что он пронзает весь дом снизу как стилет. Широкая дыра была где-то до середины стены, и не очень четкая. Еще одна – почти у пола. – Боброк провел ладонью над полом, показывая, на какой высоте была дыра. – Что находится внутри дыр, я не различал. Я и сами дыры угадывал благодаря перекрещивающемуся свету. Но в этих дырах что-то происходило. Там шло кипение какой-то злой жизни. Раздавались шорохи, какой-то свист, скрежет… Я чувствовал, что меня ищут – и, конечно, найдут! Чего меня искать? Только протяни руку – и возьми! Я тут лежу – валяюсь как тряпка на полу. Со мной справился бы и годовалый ребенок. – Боброк толкнул дверь печки. Обжегся, подул на пальцы. – Но минуты шли, а я почему-то был еще жив. И вдруг меня стали окликать. Они оскорбляли меня, пытались вывести из себя, но делали это как-то странно. Я понял, что они меня не видят! Мне неизвестно, что происходит в их черных дырах, а они не видят нашего мира. Чтобы они меня увидели – я должен отозваться на их вопли и начать их слушать! Тогда да – тут они уже в силе! Меня заманят, затащат – и будет ЭТО! – Боброк опять потрогал свой шрам-ожог.

– А эти мужчина и женщина? Они разве в пятне были? – спросила Кавалерия.

– Нет, но соединены с пятном… Думаю, как мы в чужую стихию – в воду – закидываем приманку на крючке и с леской, так и они в наш мир закинули приманку. Вот только не пойму, почему меня дразнили так нелепо.

– Ты не давал им обратного отклика! Лежал опустошенный, едва живой, равнодушный… Они не могли тебя нашарить! – предположила Кавалерия.

– Ну и что?

– Как «ну и что?»! Представь, что тебе надо обидеть, допустим, сороконожку… А ты знаешь сороконожку только по детским книжкам, где у сороконожки детки ходят в ботиночках, а она завязывает им шнурки. И вот ты кричишь наобум: «Эй, сороконожка! У тебя тридцать девятая нога кривая. Шнурки на ботиночке развязаны! Щетинки неровные, линька не удалась!» А сам даже не знаешь, обидно ли сороконожке такое слушать и есть у нее детки в ботинках или нет.

– Да, – кивнул Боброк. – Видать, эти эльбы со времен Митяя ни с кем из людей не сталкивались… Но как они оскорбляли, как старались! Мол, такой я лентяй, что мне и ложки деревянной не вырезать, и пахать я не умею, и лыка не вяжу – не сплести мне лаптей!.. Прям смешно даже, на что люди раньше обижались!.. А тут лежу и думаю: и это правда, и это… все кругом правда! В общем, лежал я так довольно долго. Солнце зашло, лучи в окна не били, и я опять потерял эти пятна… Но я хорошо помнил, где они находятся, потому что долго на них смотрел.