Книга Секретный агент S-25, или Обреченная любовь - Валентин Лавров

— Против этого спорить не приходится, — согласился Шульц. — У вас уже возник план операции?

— Разумеется!

И Соколов поделился своим замыслом.

Шульц удивленно покачал головой:

— Однако!.. Вы, граф, рискуете своей головой.

— Дело привычное…

Шульц покрутил пальцами хрустальный бокал, щелкнул ногтем по ободку, азартно произнес:

— Мне ваша идея по душе. — Он разлил по бокалам вино, провозгласил: — За то, чтобы наш план удался. Прозит! — Медленно, смакуя каждый глоток, выпил. — Пойдемте к Лауницу…

Фон Лауниц выслушал и с восторгом воскликнул:

— Замечательная мысль! В Париже вам будет помогать наш старый агент. Он пьяница, но выбора сейчас нет. Обращайтесь по всем вопросам к нему, он обязан помочь. Полагаю, это самый короткий путь к освобождению принца. И никто, граф, лучше вас не справится с этой задачей. Граф, вас сам Бог послал великой Германии. Уверен, вы станете нашим национальным героем, вам будут поклоняться не только современники — отдаленные потомки. Вам будут ставить бронзовые памятники — мужественный богатырь высотою с трехэтажный дом. Рассчитывайте на необходимое содействие. — И с чувством пожал Соколову руку. — Удачи!

Канун трагедии

Воскресенье 26 февраля 1917 года. Император Николай II находился в Могилеве. Здесь размещалась Ставка. Профессор и сенатор Трегубов, консультант Ставки по военно-судебным делам, прибывший накануне из столицы, взволнованно говорил:

— Государь, четыре дня назад, как только вы отбыли из Царского Села, в Петрограде начались безобразия. Бесчинствующая толпа грабит магазины, громит полицейские участки, врывается в частные дома. И кто зачинщик? Трудно поверить — расквартированные солдаты из запасных батальонов.

Случившийся тут же любимец государя, флаг-капитан адмирал Нилов, сказал:

— Запасные слишком засиделись в тылу. Чтобы не идти воевать, они готовы на любую мерзость.

Трегубов продолжал:

— Разумеется, к ним тут же примкнула разная сволочь — профессиональные преступники и алчная до чужого добра чернь. — Руки профессора от волнения заметно тряслись.

У государя нехорошо заломило спину — в последнее время это стало случаться при дурных известиях. Он с удивлением глядел на Трегубова.

— А какие причины беспорядков?

— Якобы нехватка муки и хлеба.

— Как же так? Вся Сибирь завалена продовольствием. Хороши столичные власти, почему не обеспечили подвоз провизии? Это назло мне?

Нилов подергал себя за бороду, закрутил завиток на палец и спокойно возразил:

— Это от российского разгильдяйства.

Государь продолжал возмущаться:

— Но чем занимается министр внутренних дел Протопопов? Он мне постоянно твердил: «Делаем все необходимое для снабжения населения и поддержания порядка. У нас проблем не будет!» Теперь ясно: это была ложь. Почему не наведут порядок? И почему от меня скрывают истинное положение дел?

Трегубов протянул пачку газет, опустил взгляд в пол и глухо произнес:

— Ваше императорское величество, я вам скажу правду: повсюду измена, в том числе и в армии. С кем ни начнешь говорить, все заявляют: «Монархия себя изжила! Нам нужна свобода, нам нужно Учредительное собрание, которое выберет коалиционное правительство из представителей различных партий!»

Государь тяжело дышал, лицо его смертельно побледнело. Он выдавил:

— Видит Бог, я никогда не дорожил властью. Я хотел только добра России. Почему меня так ненавидят?

Нилов легко ответил:

— На Руси жалуют лишь деспотов. Кто любимые цари? Иван Грозный да Петр Алексеевич, которые уничтожали своих рабов десятками тысяч. Про кого рассказывают скабрезные анекдоты? Про Елизавету Петровну, первой в Европе прекратившей смертные казни, про Екатерину Великую, которая была воплощенным милосердием и много сделала для приращения могущества империи. Государь, вы были слишком великодушны. Указом от семнадцатого октября пятого года вы дали людям полную свободу, отменили цензуру. Вы создали Государственную думу, которая тут же «отблагодарила» — стала сборищем негодяев и оппозиционеров. Вы прощаете тогда, когда следует казнить. За все доброе газеты и журналы вас величают, простите, «кровавым деспотом».

Государь показал взглядом на пакет с газетами:

— А что пишут о бесчинствующих преступниках?

— Журналисты именуют их «доблестными борцами за свободу».

Государь взял наугад одну из газет, стал читать вслух:

— «В 1905 году самодержавие получило грозное историческое предупреждение. Политическое движение охватило все слои населения. Оно показало: русский народ перерос формы своего государственного строя. Власть была напугана и пошла на уступки. Но едва революция отступила, как самодержавие перешло в контрнаступление. Все, что было живого в стране, подверглось гонению. Цензура взяла печать в ежовые рукавицы. Россия раскололась на две части. Внизу — огромная масса народа, скованная железными цепями полицейского произвола. Наверху — жалкая кучка политических аферистов и проходимцев. Эти последние, опираясь на громадную власть царя, занимаются устройством своих личных делишек. Россия их интересует лишь в той мере, в какой она может приносить им доход. Последний час проклятого царизма близок!» — Государь брезгливо отбросил газету. — Ничего не понимаю. Ведь Россия процветала…

Трегубов сказал:

— Остальные газеты полны такой же лживой демагогии. Все жаждут как манны небесной политических перемен, то есть демократизации страны.

Государь пожал плечами:

— Куда же больше демократии, чем нынче?

Нилов иронически улыбнулся:

— Чем больше свобод, тем наглее и требовательней делаются те, кто жаждет ослабить государственную машину. Это у нас особенности национального характера.

Государь поднялся с места, подошел к окну, и солнце широкой полосой облило его красивое бледное лицо. Он словно застыл, обдумывая нечто очень серьезное. Потом резко повернулся, обжег страшным взглядом собеседников, медленно произнес:

— Если так… если все против меня… — Он не договорил. С горечью выдохнул: — И все это в канун решающих боев на фронте, в канун нашей победы!

Нилов сказал:

— Представляю, сколько сейчас радости у Вильгельма! Он бросил миллионы на подрыв России изнутри, и эти деньги не пропали даром…

Николай прошелся по кабинету, нервно хрустнул пальцами:

— Что ж это за народ такой! Нет, я ничего не понимаю.

— Русский народ никто не понимает, — усмехнулся Нилов.

Государь задумчиво покачал головой:

— Дезертиры и смутьяны — разве это народ? Это отребье. А народ пашет землю, кормит хлебом и себя, и всю Европу.