Книга Любимец женщин - Себастьян Жапризо

На следующий день с Джарвиса через Рангун пришли важные вести. Меня ознакомили с телеграммой. Я побежала к Морису. Он как раз упражнялся, колотя по мешку с опилками, который специально притащил в палатку. Полуголый, в одних кальсонах цвета хаки, он обливался потом.

- Нашли на острове твоих подружек. Сейчас они уже едут в Сан-Франциско, - крикнула я ему.

Он обрадовался, но так запыхался, что не мог выговорить ни слова, взял полотенце и стал им обтираться.

- Мисс Эсмеральда утверждает, что ты жил на острове чуть ли не три года, - прибавила я.

Он промолчал.

- Еще ты говорил, что с ней на острове была чилийка, а в телеграмме сказано - японка.

- Какая разница, чилийка или японка?

Я обернулась к нему, растянув пальцами глаза.

- Послушай, она замечательная девчонка. Мне совсем не хотелось, чтобы у нее что-то не заладилось с твоими соотечественниками.

Руки его, когда он колотил по мешку, были обмотаны бинтами - теперь он сидел и аккуратно их сматывал.

- К тому же глаза у нее совсем не раскосые. Поверь, она вылитая чилийка.

- И ты спал с обеими?

Он взглянул на меня и понял, что хочешь не хочешь, а ответить придется, и сказал, продолжая сматывать бинты:

- Знаешь, их нелегко было поймать.

На следующую ночь, когда мы с ним лежали на его узкой постели, я вспомнила еще кое-что и спросила:

- Так если ты все время с момента крушения был на острове, то из какой это армии, позволь узнать, ты дезертировал?

- А от чего, думаешь, я прятался на "Пандоре"?

- Не от чего, а для чего. Чтобы заниматься всякими гадостями с мисс Фру-Фру.

- Вовсе нет, - ответил он. - Я бежал из военной тюрьмы, значит, раньше был солдатом.

Тут он и рассказал мне, что его осудили на пожизненное заключение за преступление, которого он не совершал. Когда он сказал, какое это было преступление, я поняла, что он и правда тут ни при чем. Я проглядела весь устав американских Военно-морских сил, но не нашла ничего, что походило бы на случай Мориса. При первом удобном случае я осведомилась у летчика из "Дельмонико", сбитого над Араканом, что у нас делают с преступником, сбежавшим во время войны. Летчик из Виргинии, которого звали то ли Джим, то ли Джек Форсайт, ответил:

- Он получает пулю, а если пули жалко, его посылают на передовую и забывают о нем. И там он опять же получает пулю.

- Это правда?

- Как то, что я сын своей матери.

- А если его ловят, когда война уже кончилась?

- Получает пулю, тогда уже пули не жалко.

На мое счастье, получая от меня все, чего хотелось, Морис не трепал мне нервы, не бил на жалость, рассказывая, как недолго ему осталось жить.

- Подожду, когда они обо мне вспомнят, - говорил он, - к тому же все и так устали от убитых.

Если погода прояснялась, он гулял по безлюдному пляжу, уходящему вдаль, насколько хватал глаз. За оградой госпиталя тянулись затопленные водой рисовые поля. Вдалеке зеленели деревья. Вокруг не было ни одного селения, ни одной пагоды, которая напоминала бы, что мы находимся в Бирме. Морис глядел по сторонам и говорил мне:

- Вода повсюду одинакова! Знаешь, есть предположение, что мы происходим от странных таких организмов, вышедших из воды. Я по зодиаку Рак. А знак этот водяной. Он единственный управляется Луной. А ты?

- Рыба.

- Подходяще.

Но лучше всего он ладил с Тельцами: и его жена, и все его друзья - Тельцы. Сама я обо всем этом никогда не задумывалась.

Мы бродили по пляжу нагишом и лишь изредка купались: больно много грязи приносили с гор речки, грязи и всякой дряни. Я загорела, но не так, как он, и попа у меня была совсем белая, я ее стыдилась. А раньше я об этом не думала.

ТОЛЕДО (3)

А потом была знаменитая ночь Чжу Яна. Она всегда приходилась на начало сентября. Все, о чем я сейчас расскажу, длилось всего каких-то несколько часов.

Как всегда на закате, я принесла Морису ужин. Он ел, сидя за столом, который ему принесли по моей просьбе, а я целовала его в шею, скользнула рукой вниз к резинке его кальсон цвета хаки - в общем, всячески старалась его разжечь.

Бокс прекрасно развил ему спину и плечи - я просто им любовалась. Настроен он был вполне благодушно, и хотя и ворчал: "Что ты делаешь, Толедо, уймись, отстань!", но по-настоящему не сердился.

Вдруг мы услышали доносившиеся издали звуки колокола, что висел у нас возле кухни, и Морис так и застыл, не донеся вилки до рта. Глаза у него широко раскрылись, будто его только-только разбудили от глубокого сна, и он с неподдельным ужасом вслушивался.

- Что это?

Конечно, в колокол били не часто, но меня удивила его впечатлительность. Раньше в колокол звонили, когда к нам приходили англичане.

Я ответила:

- Ничего особенного. Просто подают знак, что пришел из Рангуна Чжу Ян играть в карты.

- Кто кто?

- Чжу Ян. У нас его зовут "Китаеза-Деньгам-Угроза". Никто еще не смог его обыграть.

Морис встал, обернулся к двери, глубоко вздохнул - видимо, чтобы окончательно избавиться от овладевшего им беспокойства, - и спросил:

- А что, здорово он играет?

Толком я ничего не могла ему ответить, я никогда не интересовалась, как они там играют и каким образом наших солдат обдирают как липку Заметив, что взгляд Мориса скользнул по матрасу - под ним лежали жемчужины, - я быстро зашептала:

- Нет-нет, Морис. Тебе это ни к чему!

ТОЛЕДО (4)

А теперь попробую описать вам, что происходило в "Карлейле" шесть часов спустя. Свет ламп с трудом пробивался сквозь сигаретный дым. Чтобы шум не мешал играющим, отключили вентиляторы, и было слышно, как снаружи барабанит дождь. Посреди палатки стоял стол. Его обступили безмолвные зрители, с напряженным вниманием наблюдавшие за игрой. Зрителями были две ночные сиделки, которые сегодня не дежурили, три медсестры и выздоравливающие британские и американские солдаты. В общем, человек пятнадцать, раскрасневшихся, растрепанных, потных, сидевших кто на стульях, а кто на ближайших к столу кроватях.

По одну сторону стола восседал Чжу Ян. Бритоголовый, в форме китайского генерала, с черными глазами-щелками и поистине восточным бесстрастием. За нашими деньгами он всегда приходил в сопровождении юной, стройной, очень красивой китаянки - Малютки Лю. Она и теперь стояла с ним рядом в черном платье с глубоким вырезом, стояла как неподвижная статуя - даже накладные ресницы ни разу не дрогнули - и курила сигарету в длинном китайском мундштуке.

Напротив Чжу Яна сидел Морис в бежевых штанах и гавайской рубахе, одолженной им у одного матроса из Олазы.