Книга Династии, кланы и семьи в России. От Ленина до Путина - Леонид Млечин

Наблюдавшие за ходом дела журналисты пришли к выводу, что причиной ареста стала попытка сотрудников МВД поймать на взятках коллег из ФСБ и тем самым доказать, что они надежнее чекистов.

Генерал Сугробов не сумел или не захотел наладить отношения с коллегами из управления собственной безопасности ФСБ. Вел себя слишком самоуверенно. Может быть, полагал себя круче смежников с Лубянки. А может, наивно рассчитывал на чье-то высокое покровительство. Но явно забыл, что в нашей стране чекисты присматривают за милиционерами (теперь полицейскими), а не наоборот.

Генерал Колесников, попав в следственный изолятор, получил травму головы неустановленного происхождения. Жаловался, что его жизни угрожает опасность. Похоже, нуждался в срочной медицинской помощи. Когда его вели на допрос, выбросился из окна Следственного комитета, упал с шестого этажа и разбился насмерть. Эта невиданная история произвела тягостное впечатление.

Генерала Сугробова, не признавшего своей вины, приговорили к двадцати двум годам заключения. Верховный суд России сократил срок практически пополам — на десять лет.

Кадровый лифт остановлен

— Революция, — говаривал Наполеон, — это десять тысяч вакансий.

Революция разом меняет весь политический класс. Государственный аппарат заполняется новыми людьми. Оттого смена власти так радует молодежь. После октября 1917 года реализовался принцип «кто был ничем, тот станет всем». В учетной карточке члена оргбюро ЦК и наркома пищевой промышленности Семена Семеновича Лобова в графе «Образование» написано: «Не учился». Это не мешало успешной министерской карьере.

Нарком иностранных дел Чичерин тяжело переносил кампании, проводившиеся партаппаратом — опытных работников отправляли на работу в деревню, а в дипломаты набирали партийно-комсомольскую молодежь. Обратился в ЦК с письмом: «Прошу на моей могиле написать: «Здесь лежит Чичерин, жертва сокращений и чисток». Чистка означает удаление хороших работников и замену их никуда не годными».

Молодые чиновники жаждали возвышения. Сохранилось любопытнейшее письмо Ленина, адресованное одному старому члену партии. Ленин жаловался, что новое поколение партийцев к нему не прислушивается: «Есть и предубеждение, и упорная оппозиция, и сугубое недоверие ко мне… Это мне крайне больно. Но это факт… «Новые» пришли, стариков не знают. Рекомендуешь — не доверяют. Повторяешь рекомендацию — усугубляется недоверие, рождается упорство. «А мы не хотим»!!!»

Владимир Ильич раздал крупные должности тем, кого хорошо знал. Старая гвардия в 1922 году составляла всего два процента численности партии, но занимала почти все руководящие посты. Молодые аппаратчики толкались в предбаннике, а хотели сесть за стол и принять участие в дележе власти. Ленин нарушил основное правило: аппарат должен смертельно бояться хозяина, но и что-то получать от него.

Партийная молодежь досталась Сталину. Он дал ей то, в чем отказывал Ленин. Сталин возмущался: «старики» мешают новым кадрам продвигаться. И ловко натравил новых членов партии на своих политических соперников, старых партийцев еще с подпольным стажем. Высшие должности заняли молодые карьеристы, которые своим восхождением были обязаны не собственным заслугам, а воле Сталина. Они его боготворили. В годы репрессий карьеры делались стремительно. Надо было только самому уцелеть…

Но после войны Сталин стал болеть, как-то сразу постарел, ко многому утратил интерес, и кадровые лифты, возносившие наверх карьерную молодежь, замерли.

Хрущев, возглавив страну, открыл молодому поколению дорогу наверх, освобождая руководящие кабинеты от прежних хозяев. Ему нравилось назначать на высокие посты молодых людей. Динамичная политика Хрущева открыла новые возможности.

«Возникло ощущение, что мы становимся свидетелями небывалых событий, — писал известный литературный критик Владимир Яковлевич Лакшин. — Привычно поскрипывавшее в медлительном качании колесо истории вдруг сделало первый видимый нам оборот и закрутилось, сверкая спицами, обещая и нас, молодых, втянуть в свой обод, суля движение, перемены — жизнь».

Хрущев чувствовал, что монополия руководящего строя на власть губит страну. Молодежь растет, а должности для нее не освобождаются. Приходится ждать, когда кто-нибудь из старшего поколения умрет.

— Буржуазные конституции, — высказал Хрущев крамольную мысль, — пожалуй, более демократично построены, чем наша: больше двух созывов президент не может быть. Если буржуа и капиталисты не боятся, что эти их устои будут подорваны, когда после двух сроков выбранный президент меняется, так почему мы должны бояться? Что же мы, не уверены в своей системе или меньше уверены, чем эти буржуа и капиталисты, помещики? Нас выбрали, и мы самые гениальные? А за нами люди совершенно незаслуженные? Поэтому я считал бы, что нужно так сделать, чтобы таким образом все время было обновление.

Кому из тех, кто слушал первого секретаря, могли понравиться эти слова? Неужели придется расстаться с должностью просто потому, что больше двух сроков нельзя занимать высокое кресло?

— Если каждый будет знать, что он будет выбран только на один срок, максимум на два, — продолжал фантазировать Хрущев, — тогда у нас не будет бюрократического аппарата, у нас не будет кастовости. А это значит, что смелее люди будут выдвигаться, а это значит, демократизация будет в партии, в народе, в стране.

Именно эта идея создала Хрущеву больше всего врагов внутри аппарата. В нашей стране не удаются попытки ограничить всевластие верхушки временными сроками. А он всерьез увлекся идеей обновления:

— Товарищи, вредно задерживаться. Может быть, нам даже установить какое-то расписание, что такой-то пост могут занимать люди не старше такого-то возраста. Это может быть не закон, могут быть исключения, но должны быть какие-то правила… Я сам себя ловлю. Бывало, машина станет, выскакиваешь как пуля, а теперь одну, вторую ногу выдвинешь, и я замечаю, что я приобрел приемы старика, которые свойственны каждому старику. (Шум в зале.) Нет, товарищи, вы меня не подбадривайте. Я у вас не прошусь на пенсию, но я уже пенсионер по возрасту… Другой раз выдвигают, говорят — молодой. Сколько же ему лет? Сорок пять. Когда мне было тридцать пять лет, я уже был дед.

Чиновники жаждали покоя и комфорта, а Хрущев проводил перманентную кадровую революцию. Его отправили на пенсию. Возникла надежда на обновление. Старое-то руководство за небольшим исключением представляло собой малосимпатичную компанию.

Борис Леонидович Пастернак писал:

И каждый день приносит тупо,

Так что и вправду невтерпеж,

Фотографические группы

Сплошных свиноподобных рож.

Брежнев расставил на номенклатурные посты своих людей; это были те, кого он хорошо знал, с кем работал, кому доверял. Таков был главный принцип кадровой политики, оказавшийся безошибочным. Леонида Ильича не назовешь более талантливым и ярким политиком, чем Хрущев. Но Никита Сергеевич провел остаток жизни в роли никому не нужного пенсионера, за каждым шагом которого следили чекисты. А Брежнев оставался хозяином страны до своего смертного часа.