Книга Джордж Оруэлл. Неприступная душа - Вячеслав Недошивин

Вопрос из будущего: Вы и впрямь считали эти 115 дней войны «бесполезными»?

Ответ из прошлого: Оглядываясь назад, я уже не сожалею о потраченном времени. Мне хотелось бы… больше сделать для испанского правительства; но с точки зрения моего личного развития эти первые три-четыре месяца на фронте были совсем не такими бесполезными, как я думал тогда.

В.: Давили вшей, ели мокрый хлеб, стреляли из того, из чего нельзя стрелять?..

О.: Вши в моих штанах и впрямь размножались быстрее, чем я успевал их уничтожать… всё то, что принято называть ужасами войны, почти не коснулось меня. Самолеты не сбрасывали бомб поблизости, снаряды… никогда не разрывались ближе чем в пятидесяти метрах от меня. Лишь раз я участвовал в рукопашной схватке. (Замечу, что один раз – это на один раз больше, чем нужно.).

В.: А убили ли вы хоть одного фашиста? Вы, кажется, мечтали об этом? Мне, прочитав всё, что вы написали об этой войне, показалось, что – нет?..

О.: Вступив в ополчение, я дал себе слово убить одного фашиста – в конце концов, если бы каждый из нас убил по одному фашисту, то их скоро не стало бы совсем… Но как-то я подсчитал свои патроны и обнаружил, что в течение трех недель трижды выстрелил по врагу. Говорят, что нужно выпустить тысячу пуль, чтобы убить человека; следовательно, должно было пройти двадцать лет, прежде чем мне удастся убить первого фашиста.

В.: Через шесть лет, в статье «Вспоминая войну в Испании», вы написали не как стреляли в фашистов, а как, напротив, – не стреляли. Ну, тот ваш фашист, со спущенными штанами?..

О.: Такое происходит на любой войне…

В.: Но не со всеми. Вы ведь специально поползли на «нейтралку»?..

О.: В секрет, чтобы вести снайперский огонь по фашистам… В тот раз ни одного фашистского солдата не появилось – мы просидели слишком долго, и нас застигла заря…

В.: И тут случился авианалет, и на позициях противника началась паника…

О.: И… из окопа выскочил солдат… он побежал, поддерживая штаны обеими руками… Он не успел одеться… Я не стал в него стрелять… Да… из-за того, что у него были спущены штаны. Я ведь ехал сюда убивать «фашистов», а этот – какой он «фашист»? Просто парень вроде меня, и как в него выстрелишь?!

В.: А неужели вы сразу не поняли, что это – очень «странная» война?

О.: Я… не имел представления о ее характере… Английская и американская интеллигенция в массе своей явно не представляли,что случилось. У людей короткая память, но оглянитесь чуток назад, полистайте старые номера газет. Сколько там бессмысленных фраз! И какая невообразимая в них тупость!..

В.: Но как вы разобрались в той «каше», в которую превратилась эта война?

О.: Невозможно писать об испанской войне с чисто военной точки зрения, – это была прежде всего война политическая… Что касается калейдоскопа политических партий и профсоюзов с их нудными названиями ПСУК, ПОУМ, ФАИ, CНТ, УГТ… – то они просто меня раздражали… Я знал, что служу в чем-то, носящем название ПОУМ… но мне и в голову не приходило, что между партиями имеются существенные различия… Мне казалось идиотизмом, что народ, борющийся за свою жизнь, делится на партии. Я стоял на простой точке зрения: «Отбросим всю эту партийную чепуху и займемся войной»… Но такое отношение нельзя было сохранить в Испании, особенно в Каталонии…

В.: Нужно было выбрать свой «окоп»?

О.: То, что произошло в Испании, было не просто вспышкой гражданской войны, а началом революции. Именно этот факт антифашистская печать за пределами Испании старалась затушевать любой ценой… Коммунистическая печать за границей трубила, что в Испании нет ни малейших признаков революции, что захвата рабочими заводов… не было, а если даже они имели место, то не следует «придавать им политического значения»… Но каково было видеть пятнадцатилетнего испанского парнишку, выносимого на носилках из окопа, смотреть на его безжизненное белое лицо и думать о прилизанных ловкачах в Лондоне и Париже, строчащих памфлеты, в которых доказывается, что этот паренек – переодетый фашист?.. Война научила меня – это один из самых ее неприятных уроков, – что левая печать так же фальшива и лицемерна, как и правая… Разница заключается лишь в том, что если обычно журналисты приберегают свои ядовитейшие оскорбления для врага, на этот раз коммунисты и ПОУМ постепенно стали писать друг о друге хуже, чем о фашистах…

3.

Дикую вещь скажу: не было бы книги Оруэлла об Испании, если бы не пара каких-то сапог… Что ни говорите, а судьба, его величество Случай, бог знает что делает порой с великими людьми! С ними – особенно!

По книге мы знаем: именно «вторая война» в центре далекой от фронтов Барселоны, разразившаяся 3 мая 1937 года, перевернет сознание Оруэлла. Но он ничего бы не понял, если бы вернулся из отпуска на фронт, как и должен был, – в конце апреля. К счастью, приехав в отпуск практически босиком, он почти сразу заказал себе новые башмаки, а обувщик провозился с заказом лишнюю неделю. Фантастика, да?! «Такие мелочи, кстати, и определяют судьбу человека», – призна́ется потом. Не ждал бы крепких ботинок – не увидел бы уличных боев и баррикад. А не увидев – поверил бы, возможно, «в официальную версию событий». И мог бы перейти под командование коммунистов, чтобы принять участие в обороне Мадрида. Словом, не было бы Оруэлла, каким мы знаем его, ибо цепочка этих фактов и приведет его и к сказке «Скотный двор», и к роману «1984»…

Вообще-то всё в том апреле начиналось для него и мирно, и даже счастливо. Он приехал с фронта в отпуск, и в Барселоне его ждала Эйлин. Никаких страшных предчувствий; просто весна, тыловая Барселона – и Эйлин…

Эйлин догнала мужа в Испании через полтора месяца. У них не было денег уехать вместе, а кроме того, она должна была в Лондоне присмотреть за выходом «Дороги на Уиган-Пирс». Об отношении Эйлин к поездке «на войну» стало известно сравнительно недавно, когда обнаружилась пачка ее писем к школьной подруге Норе Майлз – в письмах к ней Эйлин и подписывалась школьным прозвищем Свинка. Норе Эйлин, столкнувшись с трудностями разрешения на въезд в Испанию, не без яда написала: «Даже если Франко поручит мне быть маникюрщицей, я пошла бы и на это в обмен на salvo conducto…» – на «свободный проезд» в страну. А по поводу фронтовых лишений мужа иронизировала с чисто английским юмором: «Испанское правительство кормит Джорджа хлебом без масла и “весьма грубой пищей” и всё устраивает так, чтобы он не спал вовсе, так что беспокоиться ему абсолютно не о чем…»

Она всё успевала и ни на что не жаловалась: идеальная жена. В Барселоне, обосновавшись в «Континентале» и приняв предложение Макнейра стать его секретаршей в штабе партии, она первым делом наладила «канал» передачи мужу небольших посылочек: чай, шоколад, даже сигары, «когда удавалось достать их». «Дорогая, ты действительно замечательная жена, – черкнет ей Оруэлл. – Когда я увидел сигары, мое сердце растаяло… И не ограничивай себя, и прежде всего в продуктах. Боюсь, нет смысла ожидать отпуска раньше 20 апреля… Но зато как же мы тогда отдохнем и сходим на рыбалку, какой бы она здесь ни оказалась… До свидания, любовь моя. Я напишу еще».